Гордое сердце
Шрифт:
Но Марк был единственным ребенком, и Сюзан увидела взор матери, обращенный на одежду, оставшуюся со времени его детства, и сказала: «Мне не нужно это, дорогая. Сохраните ее».
«Я хочу помочь вам», — сказала мать Марка.
«Если я буду нуждаться в помощи, я вспомню о ней», — ответила Сюзан спокойно.
Ширококостная, почти безмолвная мать Марка никогда не покидала свой собственный дом, поэтому Сюзан часто говорила Марку: «Не поехать ли тебе навестить свою мать?» Поскольку Марк возмужал вдали от своих стариков, его раздражала их неизменная привязанность к дому. «Они так гордятся тобой,
Глядя сейчас на большую непокрытую голову матери Марка, она думала: «Это был бы прекрасный портрет в камне — крепкий череп, глубокие глаза, широкий рот». Потом она отбросила эту мысль. Она не собиралась заходить в мансарду в течение длительного времени, может быть, никогда.
— Почему ты не поедешь навестить своих родителей? — спросила она Марка однажды вечером.
— А что они вообще сделали для меня? — спросил он. — Я добивался всего сам.
— Они дали тебе жизнь, — сказала она.
— Голая жизнь — это немного, — возразил он…
Голая жизнь, думала она, вспоминая мать Марка, это было все, что она была в состоянии дать, а Марк считает это недостаточным. Но все же это было самым драгоценным, что могла дать женщина.
Она родила Джона в узкой больничной палате.
Доктор смеялся над ней:
— Вы такой знаток в этом деле, как мать десятерых!
Она знала, что это неправда. Но решила, беспокойно прогуливаясь по палате в ожидании схваток, что не закричит и не заплачет громко. В соседней комнате женщина кричала: «О, я умираю? Я боюсь умереть!» Сюзан хотела ребенка, она выносила его, и он вот-вот должен родиться. Она слышала глупые вопли и держалась, крепко сцепив зубы, до самого последнего момента.
— Как ты себя чувствуешь? — Она увидела белое лицо Марка у двери.
— Великолепно, — ответила она кротко, в глазах ее была боль, руки были влажными. Следующий час она провела в молчании.
— У вас практически не было боли, миссис Кининг! — сказала сестра.
«Глупая дура!» — подумала Сюзан.
Она лежала на спине. Джон родился. Ей все еще было больно. Сестра на мгновение показала темноголовое маленькое существо, завернутое в одеяло. Никто не знал, какую боль она испытала. Она была вся пропитана болью. Но она была рада, что не закричала.
Марк, подойдя на цыпочках, поцеловал ее и сказал:
— Доктор сказал, что никогда не видел таких легких родов.
Не в состоянии говорить, она улыбалась.
Только теперь ее боль утихала, уходя из ослабевшего тела. Она спала, почти не просыпаясь, день и ночь в течение двух недель и, наконец, проснулась, истощенная сном и болью, чтобы вернуться в свой собственный дом. Перед тем, как уйти, она заперла дверь мансарды и, вернувшись, не открыла ее.
Комната Джона стала сердцем этого дома, хотя в ней ничего не было, кроме кроватки, стола и стула.
Спустя некоторое время она привыкла к этой пустоте и забыла о ней, наблюдая за своим ребенком Джона. До этого она никогда не жила с очень маленьким ребенком и сейчас обнаружила, что он уже личность с самого рождения.
Но когда Джон подрос, он стал ближе к Марку, чем к ней. Весь день она ухаживала за ним, заботилась о нем, но он никогда не шел к ней на руки, хотя к Марку шел. Теперь Марк, возвращаясь домой, не шел искать Сюзан, как делал это всегда. Он направлялся прямо в детскую, и иногда только по его смеху, раздававшемуся оттуда, она узнавала, что Марк пришел домой. Было что-то теплое и близкое между ними, и часто, слыша их смех, она не входила к ним, а отправлялась на кухню. В такие минуты она делала паузу в работе, выглядывала из окна, и стены кухни исчезали, ей казалось, что она бредет через тот лес. Она стала более одинокой, чем до рождения Джона. У нее было такое чувство, как будто она что-то уже закончила, но еще ничего не начала. Дни шли в рутине работы для рук, а ее мозг ждал.
— Я совсем забросила своих друзей, — сказала она однажды вечером за столом. — Я чувствую, что устранилась от общества. Я собираюсь устроить прием, Марк.
— Превосходно, — сказал он. — Ты уже сто лет ни с кем не встречалась. Ты уверена, что справишься?
— У меня больше сил, чем когда-либо, — ответила она.
Это было истинной правдой: в ней была неугомонная энергия, не растраченная даже с рождением Джона. Ее мать говорила печально: «Не переусердствуй, Сюзан. Настало время тебе помочь».
«О, Джон такой славный, он почти не отнимает времени», — говорила Сюзан нетерпеливо.
А однажды зашел ее отец. Она услышала, как его трость стучит по полу холла, и когда она вышла, он стоял там в шапке, сползшей на одно ухо.
— Продал поэму, — сказал он. — Я получил за нее двадцать долларов. Твоя мать говорит, что ты слишком много работаешь. — Он шарил в кармане.
— О, Боже, — воскликнула Сюзан, — разве я выгляжу переутомленной? Я чувствую, что не делаю и половины того, на что способна. Посмотри на меня!
Он посмотрел на нее и усмехнулся:
— Ты выглядишь почти такой же переутомленной, как статуя Свободы, — сказал он. — Хорошо, тогда почему ты не приходишь поиграть для меня?
— Из-за Джона, — ответила она.
— Возьми его с собой, — сказал он. — Почему бы и нет? Это принесет ему пользу. Пусть послушает музыку.
— Хорошо, — согласилась она, помедлив. — Возможность послушать музыку пойдет ему на пользу.
И она взяла Джона с собой. Отец устроил ему в детской кроватке гнездышко из подушек.