Гордое сердце
Шрифт:
— Люсиль сказала странную вещь. Она сказала: «Девушки, я думаю, нам следует объявить Сюзан бай-кот, потому что она подает плохой пример для сравнения». Конечно, она засмеялась, сказав это. Они все засмеялись.
— Я говорю, забудь об этом, — повторил Марк. — Как ты думаешь, Сюзан, мы останемся здесь на всю свою жизнь? Иногда я думаю, что будет лучше уехать из твоего родного города, где каждый знает все про всех.
Но она продолжала:
— Я сказала Люсиль: «У тебя двое. Я уверена, что когда у меня будет двое, мне
— Забудь об этом, — сказал Марк. — Ты мне подходишь.
Он подошел к ней и обнял ее, и ощутив его крепкое и здоровое тело, она почувствовала к нему благодарность.
В конце концов, у нее есть Марк и Джон. Она слишком много хотела от людей типа Люсиль. Ей следует довольствоваться тем, что у нее есть: Марком и Джоном. Сейчас она не была так одинока. Одинокими делают людей мечты.
Однажды прозвенел дверной звонок, она подошла к двери и увидела Майкла в бриджах для верховой езды и голубой рубашке, он стал на несколько дюймов выше и шире.
— Привет, — сказал он и улыбнулся.
— А, Майкл! — воскликнула она.
— Я видел мою голову, которую вы сделали, и решил посетить вас, — сказал он. — Она очень хороша. Что еще вы сделали?
— Ничего, — ответила Сюзан, — не считая ребенка.
Он прошел мимо нее и стал подниматься по лестнице в мансарду.
— Вы имеете в виду незаконченного ребенка, которого я видел однажды? Я никогда не забуду его.
— Нет, я имею в виду настоящего ребенка, — сказала она.
— А, это… — сказал он безразлично. Он был у двери в мансарду, дергая за ручку. — Почему она закрыта? — закричал он нетерпеливо.
— Я держу ее закрытой, — ответила она.
— Откройте ее, — потребовал он, и она открыла, и они вместе вошли.
Он смотрел на свои собственные рисунки, которые она оставила на стенах там же, куда он их прикрепил.
— Эти старые рисунки, — сказал он, — не так уж плохи для ребенка, не правда ли? Знаете, я думаю, что работа здесь с вами показала мне, что я действительно хочу стать живописцем.
— Ты продолжаешь? — волнуясь, спросила она.
Он кивнул:
— С тех пор я беру уроки. Я не хочу учиться в колледже чему-либо, кроме живописи, — напрасная трата времени для меня. Я собираюсь в Париж. Но я не буду писать во французском стиле. Я только хочу научиться пользоваться красками. Затем я вернусь, чтобы писать то, что вижу каждый день. Едва ли кому-нибудь удавалось написать Америку. Эти леса не так уж плохи, не правда ли? Вы знаете, я мог бы написать ваш портрет. — Он был раскован, так уверен, так полон энергии, что она почувствовала свою незначительность и заброшенность. — Ну а серьезно, что вы сделали? — настаивал он.
— Я же сказала тебе — ничего! — смущенно сказала она.
— Ни единой вещи?
— Ни единой! — сказала она. Она теперь
Он пристально смотрел на нее голубым обвиняющим взором.
— Вам должно быть стыдно, — сказал он наконец, пошел и посмотрел на фигуру ребенка, а затем — на голову Марка. — Такие же, какие и были, — бормотал он, — незаконченные.
— Незаконченные, — повторила она.
— И вы, — сказал он, повернувшись к ней, — счастливы, вы довольны, что совсем ничего не сделали?
Он смотрел на нее пронзительным взглядом, и она не могла солгать.
— Не совсем, — сказала она тихо. И затем она начала оправдываться перед ним, как перед взрослым человеком: — Обстоятельства моей жизни…
Но он не слушал ее.
— Есть человек по имени Дэвид Барнс, скульптор, который купил дом недалеко отсюда, старую усадьбу Грейнджера; вчера вечером он обедал у нас. Увидев ту голову, которую вы сделали, он воскликнул: «Кто сделал это?» И когда мама рассказала ему, он сказал: «Скажите ей, чтобы зашла ко мне».
— О, Майкл, он действительно так сказал?
— Да. Частично поэтому я и навестил вас сегодня. Вы пойдете?
— Я не знаю.
Она смотрела на его картину: темный лес под вечерним небом, маленькая фигурка на лошади, несущаяся навстречу опасности.
— Да, вы пойдете.
— Пойду? Я не уверена.
— Вы пойдете завтра.
— Я не знаю.
— Если вы не пойдете, будете жалеть об этом всю свою жизнь.
Она хотела возразить, но не смогла. Ее глаза были полны слез, а сердце — чувством, которое она не могла объяснить.
— До свидания, — сказал Майкл мягко. — Я сегодня вечером зайду к Дэйву Барнсу и скажу ему, что вы будете у него в три. Вы знаете Дэвида Барнса, он сделал в прошлом году ту огромную статую, которая выиграла приз Чикаго; Ранний Титан, назвал он ее.
Когда Майкл ушел, она осталась в мансарде, и ей было ужасно тоскливо. Ничего подобного она до этого не испытывала.
«Я не могу оставить Джона и не могу взять с собой, — думала она, но в ее подсознании выстраивался план. — Я могла бы попросить маму прийти посидеть с ним некоторое время. Потом, если нужно будет, я могу договориться с кем-нибудь регулярно…»
Она спустилась вниз, искупала и накормила Джона и старательно приготовила обед. И когда Марк пришел, она ничего ему не сказала о том, что собирается сделать, теперь она это знала определенно.
Она быстро натянула перчатки у двери гостиной, бегло оглядывая ее. Все было в порядке. Джон спал наверху. Ее мать сидела в большом кресле, сняв туфли и поставив ноги на скамеечку для ног. Она рассеянно просматривала журнал.
Сюзан сказала:
— Если он проснется до того, как я вернусь, ему можно дать апельсиновый сок и кусочек тоста. Но я скоро вернусь.