Гордость и предубеждение (др. перевод)
Шрифт:
– Можете не сомневаться – я никому об этом не скажу.
– Но имейте в виду – у меня нет достаточных оснований полагать, что речь шла именно о Бингли. Дарси сказал мне только, что недавно сделал доброе дело – спас своего друга от негативных последствий крайне опрометчивого брака; при этом он не назвал никаких имен или каких-либо подробностей. Я догадываюсь, что это был именно Бингли, только из того, что он – как раз тот человек, который вполне способен вскочить в такую передрягу, а еще из того, что они с Дарси провели вместе все прошлое лето.
– А объяснил ли вам мистер Дарси причины своего вмешательства?
– Насколько я понимаю, существовали какие-то очень веские возражения против самой девушки.
– К каким же средствам он прибегнул, чтобы разлучить их?
– Ни о каких конкретных средствах он мне не
Элизабет промолчала, продолжая идти. Сердце ее переполнялось негодованием. Фитцвильям немного посмотрел на нее, а потом спросил, почему она молчит и о чем думает.
– Думаю о том, о чем вы только что мне рассказали, – сказала Элизабет. – Я не в восторге от поведения вашего кузена. Какое он имел право выступать в роли судьи?
– Вы, я вижу, склонны считать его вмешательство оскорбительным?
– Я считаю, что мистер Дарси не имел права судить об уместности или неуместности симпатий своего друга, не имел права только по собственной прихоти решать, каким образом его приятель должен чувствовать себя счастливым. – Она овладела собой и продолжила: – Но поскольку мы не знаем всех подробностей, то осуждать его было бы несправедливо. Тем более, что в том случае вряд ли речь шла о каком-то сильном чувстве.
– Вполне резонное предположение, – ответил Фитцвильям, – но оно сводит на нет все величие триумфа моего кузена.
Это было сказано в шутку, но такой портрет мистера Дарси показался ей настолько правдивым, что Элизабет побоялась сказать что-то в ответ. Вместо этого она резко сменила тему разговора, и они говорили о разных малозначительных делах, пока не добрались в пасторат. Там, как только гость ушел, она закрылась у себя в комнате, погрузившись в размышления о только что услышанном. Вряд ли можно было предположить, что речь шла о каких-то других – кроме его родственников и знакомых – людях. Не могло существовать сразу двух мужчин, на которых мистер Дарси имел бы такое неограниченное влияние. Элизабет никогда не сомневалась в том, что он имел отношение к мероприятиям по разводу мистера Бингли и Джейн, но их замысел и исполнение она всегда приписывала мисс Бингли. Однако если собственное тщеславие не вводило его в заблуждение, то виновником был именно он, именно его надменность и капризность стали причиной всех страданий Джейн, которые еще не закончились. На некоторое время он умудрился разрушить всякую надежду на счастье в самом нежном, самом щедром сердце в мире, и никто не мог сказать, насколько продолжительными будут последствия той беды, которую он совершил.
«Существовали какие-то веские возражения против самой девушки», – так сказал полковник Фитцвильям; не иначе, эти возражения заключались в том, что у Джейн один дядя – сельский юрист, а другой – лондонский торговец.
«Разве могли возникнуть какие-то возражения против самой Джейн?! – воскликнула Элизабет. – Против такой красивой и доброй девушки, как она?! Ведь она же очень умная, образованная, с чарующими манерами. И против моего отца сказать тоже нечего, потому что он, хотя и является человеком странным, обладает такими качествами, которые самому мистеру Дарси пришлись бы кстати, а такой респектабельности, как у моего отца, у него, наверное, не будет никогда!» Когда Элизабет подумала о своей матери, то ее уверенность немного пошатнулась, но она не могла предположить, что с этой точки зрения у мистера Дарси могли возникнуть какие-то существенные возражения, ибо – по ее убеждению – гордость последнего была бы сильнее задета недостатком знатности у родственников своего друга, чем недостатком у них ума. Поэтому, в конце концов, Элизабет решила, что частично мистер Дарси руководствовался этой худшей из разновидностей надменности и частично – желанием сохранить мистера Бингли для своей сестры.
От волнения и слез, вызванных этими размышлениями, у Элизабет разболелась голова. Под вечер боль усилилась настолько, что, в сочетании с нежеланием видеть мистера Дарси, заставила отказаться от визита в Розингс, куда ее вместе с кузинами пригласили на чаепитие. Миссис Коллинз, убедившись, что Элизабет действительно чувствует себя плохо, не уговаривала ее и сделала все возможное, чтобы защитить ее от уговоров своего мужа; но мистер Коллинз все равно не упустил возможности выразить опасения из-за возможного неудовлетворения
Раздел XXXIV
Когда они ушли, то Элизабет, стараясь как можно сильнее настроить себя против мистера Дарси, решила заняться перечитыванием всех писем, которые ей написала Джейн за время ее пребывания в гостях в Кенте. Фактически они не содержали в себе какого-то роптания, не было в них никаких упоминаний о прошлых событиях или каких-либо рассказов о ее нынешних страданиях. Но во всех письмах, почти в каждой строке ощущалась нехватка жизнерадостности, которая обычно была присуща стилю Джейн и которая почти никогда и ничем не омрачалась, потому что исходила от мира в ее душе и доброжелательного отношения к каждому человеку. Элизабет замечала каждое предложение, которое несло в себе тревогу, потому что теперь она читала письма гораздо внимательнее, чем в первый раз. Позорное восхваление мистерa Дарси своей способностью причинить боль другому человеку заставляло ее еще острее чувствовать страдания своей сестры. Определенное утешение находила она в мысли о том, что его визит в Розингс должен был закончиться через день, а еще большее утешение – в осознании того, что меньше чем через две недели она снова будет с Джейн и обретет возможность всей силой своей любви помочь ей восстановить присутствие духа.
Подумав о том, что Дарси вскоре покинет Кент, она не могла не вспомнить, что его кузен тоже должен был уехать вместе с ним, но полковник Фитцвильям продемонстрировал полное отсутствие у него каких-либо намерений относительно нее, поэтому каким бы дружелюбным он не был, его отъезд не вызвал у нее грусти.
Ее рассуждения неожиданно прервал звук дверного звонка; настроение ее немного улучшилось от мысли о том, что это мог быть полковник Фитцвильям, который однажды уже наведывался к ним вечером, а теперь пришел повидаться именно с ней. Однако от этой мысли ей вскоре пришлось отказаться, а настроение ее снова изменилось, но теперь уже в совсем другую сторону, потому что, к своему большому удивлению, она увидела, что в комнату вошел мистер Дарси. Он сразу же начал поспешно расспрашивать ее о состоянии здоровья, объясняя свой визит желанием услышать, что ей стало лучше. Элизабет ответила ему с холодной вежливостью. На минуту он присел, но потом встал и прошелся по комнате. Элизабет была удивлена, но не проронила ни слова. После молчания, длившегося несколько минут, он взволнованно подошел к ней и сказал следующее:
– Напрасно я старался. Это все напрасно. Я не смогу справиться со своими чувствами. Позвольте мне признаться, как горячо я вас люблю, как я обожаю вас!
Удивлению Элизабет не было предела. Она ничего не ответила – только покраснела и с недоверием посмотрела на него широко открытыми глазами. Мистер Дарси расценил это как достаточное поощрение с ее стороны и сразу же стал расписывать все свои чувства к ней, которые, как оказалось, он лелеял уже давно. Говорил он хорошо, и, кроме голоса сердца, в его словах можно было различить и некоторые другие чувства: гордости в них было не меньше, чем любви. О своем осознании ее низкого общественного положения, о своем унижении, о родственных препятствиях, которые здравый смысл всегда противопоставляет велению сердца, он говорил с таким жаром, который вполне можно было объяснить его пораженной гордостью, но который вряд ли мог способствовать его ухаживаниям.
Элизабет, несмотря на свою глубокую антипатию, не могла остаться равнодушной к излияния чувств такого человека, и хотя ее намерения оставались непоколебимыми, сначала ей стало жаль мистера Дарси, потому что она собиралась причинить ему боль. Но затем, раздраженная его следующими словами, она в своем гневе забыла о всяком сострадании. Однако она попыталась взять себя в руки, чтобы ответить ему с должным спокойствием после того, как он закончит свою речь. В заключение он заверил ее в силе своего чувства, которое, несмотря на все попытки, признал невозможным преодолеть, и выразил надежду, что вознаграждением за такую страсть будет ее согласие на предложение его руки. Когда Дарси сказал эти слова, Элизабет нетрудно было заметить, что он нисколько не сомневается в благоприятном ответе. Он только говорил о своих опасениях и тревоге, но лицо его говорило, что на самом деле он чувствовал себя уверенно. Это обстоятельство еще больше ее разозлило, поэтому, когда он закончил, лицо ее пылало от гнева и она сказала: