Гордость и предубеждение (др. перевод)
Шрифт:
Обвинения в расточительстве и распутстве, которые он не побоялся выдвинуть против мистера Викхема, поразили ее чрезвычайно; тем более, что она не могла привести доказательств их недостоверности. Никогда раньше не слышала о мистере Викхеме, пока тот не поступил в Н-ский милицейский полк, сделав это по совету молодого человека, которого он когда-то немного знал раньше, а потом случайно встретил в Лондоне. О его прежней жизни никто в Гертфордшире не знал ничего, кроме того, что он сам о себе рассказал. Что касается его настоящего характера, то даже если бы сведения об этом существовали, все равно у Элизабет не возникло бы желание ими поинтересоваться. Выражение его лица, голос и манеры сразу же утвердили его как обладателя всех возможных добродетелей. Она пыталась вспомнить хоть какой-то пример добропорядочности, хоть какой-то очевидный признак целостности характера или великодушия, которые могли бы защитить его от обвинений мистера Дарси или хотя бы, при общем преимуществе добродетели, компенсировать
Она прекрасно помнила все, о чем шла речь в ее разговоре с Викхемом во время их первой вечерней встречи у мистера Филипса. Многие его фразы еще были живы в ее памяти. Лишь сейчас Элизабет была поражена неуместностью его поведения и разговоров с человеком абсолютно незнакомым и удивилась, почему она не задумалась над этим раньше. Лишь теперь она увидела всю бестактность его самовосхвалений и расхождение между заявлениями и поведением. Она вспомнила, как Викхем хвастался, что не боится встречи с мистером Дарси, что он будет стоять на своем, а Дарси пусть уезжает, однако на следующий же неделе предпочел не появляться на балу в Недерфилде. Элизабет вспомнила также, что, пока недерфилдское общество не уехало в Лондон, он никому, кроме нее, о своей истории не рассказывал, но после того, как компания уехала, эту историю начали обсуждать повсеместно. И тогда уже ничто не могло сдержать Викхема, никакие соображения приличия не мешали ему порицать плохой характер мистера Дарси – и это несмотря на его заверения в ее присутствии, что уважение к покойному мистеру Дарси всегда удерживало его от нападок на его сына.
Теперь все связанное с Викхемом предстало в совершенно ином свете! Теперь стало ясно, что его ухаживания за мисс Кинг были вызваны всего лишь отвратительными меркантильными соображениями, а ее не такое уж и большое приданое свидетельствовало не об умеренности его запросов, а о его страстном желании ухватить хоть что-нибудь. Теперь было ясно, что его поведение по отношению к ней не могло иметь под собой какого-то серьезного мотива: он или составил ложное представление о ее приданом, или просто радовал свое тщеславие, поощряя ее чувства, она их так неосмотрительно продемонстрировала. Всякое стремление защитить его становилось все слабее и слабее; и она – все больше и больше склоняясь на сторону мистера Дарси – не могла не вспомнить, что как-то давно мистер Бингли, когда его спросила Джейн, указал на полную правоту мистера Дарси в этом деле. Какими бы надменными и отталкивающими ни были его манеры, она никогда за все время их знакомства (которое в последнее время весьма сблизило их и дало ей хорошее представление о его привычках) не видела и не слышала ничего такого, что охарактеризовало бы его как человека беспринципного или несправедливого, ничего, что свидетельствовало бы о его безбожных или аморальных привычках. Родственники и знакомые мистера Дарси ценили и уважали его – даже Викхем отдавал ему должное как брату. Она часто слышала, как он чрезвычайно нежно отзывался о своей сестре, и это свидетельствовало, что в определенной степени он может быть хорошим. Если бы его поступки действительно были такими, каковыми их пытался преподнести Викхем, то такое ужасное надругательство над справедливостью не могло бы пройти незамеченным обществом и дружба такого приветливого мужчины как мистер Бингли с человеком, способным на такое, была бы невозможной и непостижимой.
Элизабет стало за себя ужасно стыдно. Ни о Дарси, ни о Викхеме не могла она думать, не чувствуя при этом, какой слепой, предвзятой, страстной и глупой она была.
«Как отвратительно я вела себя! – вскрикнула она. – Я, хваставшаяся проницательностью! Я, так ценившая себя за свои способности! Я, часто высмеивавшая щедрость и доброту своей сестры и находившая утешение в тщетной и достойной всякого осуждения недоверчивости. Какое унизительное открытие! Однако – какое справедливое унижение! Даже если бы я любила – и то я бы не была столь трагически ослепленной. Не любовь, а
От себя к Джейн, от Джейн к Бингли – именно в таком направлении двигались ее мысли, и вскоре она вспомнила, что в этом моменте объяснение, которое дал мистер Дарси, было явно недостаточным, поэтому она снова его перечитала. На этот раз впечатление было совсем другим. Теперь она, признав правоту его утверждений в одном из случаев, не могла не признать ее и во втором. Мистер Дарси заявил, что совершенно не подозревал о любви ее сестры к мистеру Бингли, и теперь Элизабет вспомнила, что Шарлотта всегда была такого же мнения. Не могла она также отрицать справедливость характеристики, которую он дал Джейн. Элизабет поняла, что чувства ее сестры, какими бы страстными они ни были, внешне проявлялись лишь незначительно, а вид ее – всегда веселый и жизнерадостный – вовсе не обязательно должен ассоциироваться с чувствительностью и впечатлительностью.
Когда Элизабет дошла до той части письма, где ее семья упоминалась с таким унизительным, но заслуженным укором, то почувствовала жгучий стыд. Справедливость обвинения повлияла на нее слишком сильно, чтобы его отрицать, а подробности, на которые он конкретно ссылался – а именно события во время недерфилдского бала, подтвердившие его первое негативное впечатление, – произвели на нее такой же сильный эффект, как и на него.
Похвала в ее адрес и в адрес ее сестры не прошла незамеченной – она несколько успокоила, но никак не могла компенсировать того пренебрежения, которое неизбежно выпадало другим членам ее семьи, а когда Элизабет поняла, что на самом деле разочарование Джейн было «заслугой» ее ближайших родственников, она почувствовала такую подавленность, которой никогда не испытывала раньше.
Два часа расхаживала она по аллее, давая волю разнообразным чувствам, оценивая и переоценивая события, определяя возможности и изо всех сил пытаясь привыкнуть к такой внезапной и такой важной перемене, пока усталость и мысль о своем длительном отсутствии не заставили ее вернуться домой. В дом она вошла с желанием выглядеть, как всегда, бодрой и подавлять всякие мысли, которые могли помешать ей должным образом поддерживать разговор.
Ей немедленно сообщили, что во время ее отсутствия наведывались оба джентльмена из Розингса – каждый по отдельности. Мистер Дарси зашел только на несколько минут, чтобы попрощаться, а полковник Фитцвильям просидел у них не менее часа, надеясь на ее возвращение, и чуть было не отправился ее искать. Элизабет смогла лишь изобразить сожаление по поводу того, что она не встретила его, на самом же деле она радовалась, потому что полковник Фитцвильям ее больше не интересовал. Ее мысли были полностью поглощены письмом.
Раздел XXXVII
Указанные джентльмены покинули Розингс на следующее утро, мистер Коллинз, заранее расположившись у ворот, чтобы почтительно откланяться, смог, таким образом, принести домой радостную весть: оба мужчины были в добром здравии и в настроении относительно неплохом, если принять во внимание печальную церемонию прощания, которую они незадолго до этого прошли в Розингсе. После этого мистер Коллинз снова поспешно отправился в Розингс, чтобы утешить леди Кэтрин и ее дочь, а вернулся он, сияя от счастья, с запиской от ее светлости, в которой сообщалось, что ей очень скучно и поэтому она всех их приглашает сегодня на обед.
Увидев леди Кэтрин, Элизабет не могла не подумать, что в это время ее могли бы уже представить той как будущую племянницу, и, улыбнувшись, представила себе, какой бы раздраженной была ее светлость. «Интересно, а что бы она сказала? Каким образом поступила бы?» – вот такими вопросами она себя потешала. Первой темой разговора стало уменьшение численности общества в Розингсе.
– Я очень сожалею по этому поводу, уверяю вас, – сказала леди Кэтрин. – Наверное, никто не унывает из-за отъезда друзей так сильно, как я. А я так сильно люблю этих двух джентльменов, и они меня любят очень сильно, я знаю! Им так не хотелось уезжать! Вообще, они всегда уезжают так неохотно! Бедняга-полковник только в последний момент успокоился и повеселел, но больше всего жалел Дарси, больше даже, чем в прошлом году. Его любовь к Розингсу явно усилилась.
В этот момент мистер Коллинз не замедлил с комплиментом и приятным намеком, на которые мать и дочь ответили приветливыми улыбками.
После обеда леди Кэтрин отметила, что, по ее мнению, мисс Беннет не в настроении, и, сразу же найдя этому объяснение предположением, что Элизабет тоже не хочется так быстро возвращаться домой, добавила:
– Но если причина заключается именно в этом, то напишите вашей матушке и попросите ее позволить вам погостить еще немного. Миссис Коллинз будет очень рада вашему обществу, не сомневаюсь.