Гордость и предубеждение (др. перевод)

Остин Джейн

В этой комнате их и приняла мисс Дарси, которая сидела там вместе с миссис Херст и мисс Бингли, а еще там была ее лондонская гувернантка. Приняла их Джорджиана чрезвычайно вежливо, и со всей той стеснительностью, которая хотя и была порождена застенчивостью и страхом сделать что-то не так, но могла легко показаться чем-то вроде гордости и высокомерия тем, кто чувствовал себя перед ней посредственным. Однако миссис Гардинер со своей племянницей пожалели ее и отдали ей должное.

Миссис Херст и мисс Бингли удостоили их лишь реверансом, а когда они сели, то некоторое время продолжалась молчаливая пауза, чрезвычайно неловкая – как всегда бывает в таких случаях. Молчание нарушила миссис Эннсли – вежливая и приятная на вид женщина, чьи попытки начать хоть какое-то общение доказали, что она является более воспитанной, чем остальные

присутствующие. Именно между ней и миссис Гардинер – при нерегулярном участии Элизабет – и происходил разговор. Казалось, что мисс Дарси чуть не хватало смелости, чтобы к этому разговору присоединиться; иногда она решалась вставить короткое предложение (когда существовала малейшая опасность, что его кто-то услышит).

Вскоре Элизабет заметила, что за ней пристально наблюдает мисс Бингли, которая прислушивалась к каждому сказанному ею слову – особенно в адрес мисс Дарси. Это открытие никак не помешало бы ей общаться с последней, если бы они не сидели неудобно далеко друг от друга; но Элизабет не жалела, что лишена возможности много разговаривать с мисс Дарси. Ее занимали собственные мысли. Элизабет ожидала, что в любой момент в комнату может войти кто-то из мужчин. Ей одновременно и хотелось, и не хотелось, чтобы среди них был хозяин дома; и какое чувство преобладало, – желание или нежелание его видеть – ей трудно было определить. Просидев так минут пятнадцать и ни разу не услышав голоса мисс Бингли, Элизабет неожиданно дождалась от нее холодно-равнодушного вопроса о здоровье ее семьи. Она ответила с готовностью, но с таким же холодным равнодушием; и более мисс Бингли к ней не обращалась.

Еще одно изменение в течение их визита наступило тогда, когда в комнату вошли слуги, которые несли холодное мясо, пирожные и разнообразие лучших как на это время года фруктов. Но это произошло только после многочисленных красноречивых взглядов и улыбок миссис Эннсли в сторону мисс Дарси, призванных напомнить о ее обязанности хозяйки. Теперь всему обществу было чем заниматься – не все были способны поддерживать разговор, но все были способны поглощать пищу, поэтому прекрасные пирамиды из винограда и персиков быстро собрали присутствующих вокруг стола.

За этим занятием Элизабет имела достаточно времени, чтобы решить – хочет она или не хочет прихода мистера Дарси, руководствуясь при этом теми чувствами, которые будут преобладать во время его появления в комнате. И когда он все-таки зашел, то, несмотря на желание его увидеть, которое в тот момент преобладало, она начала жалеть, что это произошло.

Некоторое время мистер Дарси провел с мистером Гардинером, который вместе с работниками поместья занимался рыбалкой, и оставил его только тогда, когда узнал, что Элизабет и миссис Гардинер собирались нанести в то утро визит Джорджиане. Как только он появился, Элизабет мудро решила быть полностью непринужденной и сдержанной. Это было очень правильное, но очень трудно выполняемое решение, потому что она убедилась: к ним двум было приковано внимание всего общества, и ни один глаз не упустил случая наблюдать за его поведением после того, как он вошел в комнату. Ни на одном лице внимательная любознательность не отразилось так сильно, как на лице мисс Бингли, несмотря на широкие улыбки, которые появлялись на нем всякий раз, когда она с кем-нибудь разговаривала. Она еще не потеряла голову от ревности и отнюдь не оставила надежды заполучить мистера Дарси. При появлении брата мисс Дарси начала прилагать огромные усилия, чтобы принимать более живое участие в разговорах; Элизабет убедилась, что ему очень хотелось, чтобы она и его сестра ближе познакомились, и поэтому всячески поощрял последнюю к разговорам. Это тоже не прошло мимо внимания мисс Бингли: она рассердилась и безрассудно воспользовалась первой же возможностью снисходительно-покровительственно вставить в разговор такой вопрос:

– Скажите, мисс Элиза, – а что, Н-ский полк уже покинул Меритон? Для вашей семьи это, наверное, стало тяжким ударом.

В присутствии Дарси она не решилась вспомнить имя Викхема, и Элизабет сразу же поняла, что именно его имела в виду мисс Бингли; связанные с ним воспоминания на мгновение огорчили ее, но она быстро взяла себя в руки, чтобы дать отпор такому злому наскоку и незамедлительно ответить, сказала достаточно спокойным тоном. Когда Элизабет говорила, то невольно заметила, что лицо мистера Дарси мгновенно

покраснело, а сестра его не могла подвести глаза от неожиданного смятения. Знала бы мисс Бингли, сколько неприятности она нанесла в тот момент объекту своих устремлений, то ни за что бы не решилась на такое замечание; и ей просто хотелось сбить с толку Элизабет, напомнив о человеке, к которому, как ей казалось, та была небезразлична; ей хотелось заставить ее проявить свою опрометчивость, чтобы Дарси подумал о ней плохо, и, возможно, напомнить последнему о глупости и несуразности, характерными для отношений между определенными представительницами их семьи и военными Н-ского полка. Ясно было, что мисс Бингли ничего не знала о том побеге с Викхемом, который задумывала мисс Дарси. Эта тайна охранялась со всей возможной тщательностью, и ни одна живая душа, кроме Элизабет, о ней не узнала. Особенно тщательно мистер Дарси скрывал это от сестер мистера Бингли, ибо – как когда-то казалось Элизабет – надеялся, что они будут родственницами его сестры. В свое время такой план у мистера Дарси, наверное, был; и если он непосредственно и не побуждал его разбить отношения между мистером Бингли и старшей мисс Беннет, то все равно как-то привел к его быстрой заинтересованности судьбой своего друга.

Однако взвешенное поведение Элизабет вскоре умерило его эмоции; а так как раздраженная и разочарованная мисс Бингли к теме Викхема приближаться не решилась, то со временем Джорджиана тоже овладела собой, хотя и недостаточно хорошо для того, чтобы поддерживать разговор. Ее брат, с взглядом которого Элизабет боялась встречаться, вряд ли вспоминал в этот момент о ее познаниях в этой истории, поэтому то же обстоятельство, которое, казалось бы, должно было заставить его отвлечь от нее свои мысли, наоборот – привело к тому, что он еще больше сосредоточил на ней свое доброжелательное внимание.

После вышеупомянутого вопроса и ответа на него этот визит продолжался недолго, а когда мистер Дарси провожал их до кареты, то уже мисс Бингли наконец дала волю своей критике, порицая характер Элизабет, ее поведение и ее наряд. Но Джорджиана не стала ее поддерживать. Для хорошего отношения к Элизабет ей было достаточно рекомендации, которую дал ее брат: разве он мог ошибаться в своих суждениях о людях? А выражения, в которых он высказывался об Элизабет, не оставили Джорджиане никакой возможности думать о ней иначе, чем как о девушке красивой и приветливой. Когда Дарси вернулся в зал, мисс Бингли не могла не повторить ему часть того, что она говорила его сестре.

– Как плохо выглядела Элиза Беннет сегодня утром, мистер Дарси! – воскликнула она. – Я еще не видела, чтобы кто-то так менялся в худшую сторону, как она после этой зимы. Она так загорела, стала какой-то вульгарной! Мы с Луизой сошлись на том, что никогда бы ее не узнали.

Такой отзыв мистеру Дарси явно не понравился, и он ограничился сдержанным ответом, отметив, что не заметил в ней каких-либо изменений, кроме достаточно сильного загара – что вовсе не является какой-то диковинкой, когда люди много путешествуют летом.

– А я со своей стороны, – никак не могла успокоиться мисс Бингли, – должна отметить, что никогда не видела в ней никакой красоты. Ее лицо слишком узкое, цвет его – какой-то тусклый, а черты – вовсе некрасивые. Ее носу не хватает четкости – линии его неразличимы. Зубы – более или менее хорошие, но не более того. Что касается глаз, которые некоторым показались такими прекрасными, то я не вижу в них ничего особенного. У них язвительное и неприветливое выражение, и оно мне не нравится; весь ее вид – это отталкивающая, безвкусная самоуверенность.

Какой бы убежденной мисс Бингли ни была относительно симпатии мистера Дарси в Элизабет, все равно это не было лучшим способом понравиться ему самой; но люди в гневе редко бывают рассудительными; поэтому когда она наконец увидела, что он чувствует себя явно некомфортно, то решила, что ее слова имели успех. Однако Дарси упорно продолжал молчать, поэтому она, решив любой ценой заставить его заговорить, продолжила:

– Помню, когда мы впервые встретились с ней в Гертфордшире, то были очень удивлены, что все считали ее там красавицей. Я хорошо помню, как когда-то вечером, после их обеденного визита в Недерфилд, вы сказали: «Она – и красавица?! Но это все равно, что назвать ее мать умницей и острячкой». Но потом вы, кажется, стали о ней лучшего мнения и в свое время считали ее достаточно красивой.