Гордость Карфагена
Шрифт:
Генералы невпопад заворчали, что эти преступления хорошо известны каждому из них, но Ганнибал все равно перечислил наименования потерянных частей империи. Он произносил слова медленно, по слогам:
— Сицилия. Сардиния. Корсика. У нас отняли эти земли вместе с нашими богатствами и владениями. Вместе с пролитой кровью. Отняли, заставив заплатить огромную цену за войну, которую мы не начинали... На многие годы вперед на нас возложили груз дани. Наш флот был разрушен. Люди, которые считались лучшими мореходами, остались при нескольких кораблях. Им приказано ходить пешком, а не плавать по волнам. Эти потери слишком велики для гордого народа, чтобы их терпеть. А мы ведь гордые, верно?
Все закричали, что они гордые. Лишь один Мономах тихо хмыкнул в бороду.
— Теперь волк начинает совать свой нос в дела Иберии. Римляне опять готовы забыть о чести и о мирном соглашении. Им важны не наши права, а их возможности. Некоторые сенаторы в Карфагене называют себя партией мира. Они требуют, чтобы мы избегали конфликтов с Римом и кланялись врагам снова и снова. Они уверяют, что нам нужно отдать римлянам лучшие владения и долю коммерческой прибыли, которую мы можем получить в этой стране. Как будто мы уличные торговцы, ведущие свои дела на узких улицах и в темных переулках. Что карфагенские миролюбцы знают о наших деяниях? Лишь то, что богатство приходит к ним от нас. Они считают это естественным фактом. Однако старейшинам нужно понять кое-что другое! Им требуется уяснить, что именно мы в этой иберийской крепости вершим судьбу нашего народа. Пусть они не делают ошибки. Мы сердце и рука Карфагена! Нас здесь мало, но каждый из нас является ключевой фигурой в армии. Каждый из нас кует своей доблестью величие империи. Каждому из нас принадлежит ее часть. И если мы раздвинем ее нынешние границы, это заложит фундамент для еще больших достижений.
Я говорю с вами начистоту и надеюсь, что вы поймете меня правильно. Весной мы начнем компанию против жителей Сагунтума . Если Рим не придет к ним на помощь, мы заберем город. И тогда римляне будут знать, что мы думаем о них. Им придется искать какой-нибудь ответ. Поэтому, в любом случае, Сагунтум окажется поводом для объявления войны. Римляне пока не осознали этого. Если верить моим источникам, они сейчас обеспокоены не нашими победами, а событиями в Иллирии. Эти так называемые «волки» напоминают мне черепах. К тому времени, когда они сочтут нас главными врагами Рима, мы уже будем стоять на итальянской земле, с мечами, приставленными к их шеям. И так... Мы пойдем на Сагунтум этим летом. А следующим — на Рим. У кого есть вопросы?
Ему ответил лишь ветер — тремя холодными порывами. Гасдрубал давно уже понял, что войны не миновать, однако простота заявления ошеломила его. Слова сорвались с уст брата с невероятной легкостью. Они казались вполне разумными, хотя являлись первым официальным заявлением о походе на Рим. Он думал, что дальше последуют возражения, но генералы молчали. И только Мономах сказал:
— Вопросов нет.
Ганнибал кивнул и продолжил:
— Это решение предназначено лишь для нашего военного совета. Горожанам и солдатам, а также шпионам Рима не следует знать о моих намерениях. Мне бы не хотелось, чтобы враг получил предупреждение. Но я не держу секретов от вас. Грядущий год карфагенская армия по-прежнему будет воевать в Иберии. А еще через год нас назовут итальянской армией. Все только начинается, друзья. Нам предстоят великие дела.
Потратив у Геркулесовых столбов последнюю серебряную монету, нумидиец оплатил проход в Иберию. Он странствовал в одиночестве, не нанимаясь ни в гарнизоны городов, ни в армии царей и генералов. Рожденный всадником, он прочно стоял на своих ногах. Его голова была выбрита наголо. Кожа имела цвет натертого маслом красного дерева. Он носил серую тунику и шкуру леопарда, переброшенную через плечо и закрепленную спереди. Она служила ему одеждой, одеялом и постельными принадлежностями. На его руках виднелись татуировки — тонкие линии без букв и слов, понятные только тем, кто знал, как их читать. Под крючковатым носом темнели тонкие усы, спиральные концы которых свисали ниже подбородка. Глаза мужчины были такими же безмятежными и ясными, как в юности, хотя в свои двадцать девять лет он повидал столь многое, что мог определенно говорить о скорой смерти — лучшая часть его жизни осталась уже позади и теперь вспоминалась лишь смутными образами. Мужчину звали Туссело.
Сойдя на берег в Иберии, он начал поиски. Следов и знаков хватало вдоволь, поэтому Туссело знал, куда идти. Ноги многих тысяч людей протоптали дорогу. Земля была испещрена подковами коней, утрамбована круглыми стопами слонов, порезана колесами повозок и мириадами других средств передвижения, которые оставили на грунте глубокие выбоины. Казалось, что здесь волокли, толкали и перемещали нечто тяжелое и массивное. Местность по сторонам зеленела и желтела летним урожаем. Многие из сельских жителей, мимо которых Туссело проходил, были так перепуганы появлением предыдущих орд, что относились к одинокому путнику с открытой враждебностью. Он часто обходил их поселения, будь это города или деревни. Старуха на улице Акра-Лейка плюнула ему в лицо и прокляла его богов, назвав их слабаками. Мужчина в безымянном городе порезал его иберийским кинжалом. Глубокая рана на лбу обильно кровоточила, хотя не представляла серьезной угрозы. Та встреча удивила нумидийца, поскольку, ударив его кинжалом, мужчина просто отступил на шаг и позволил ему уйти без повторного нападения. Однажды за ним погналась банда молодых парней, которые хотели отомстить ему за преступления других людей. Они шли за ним до поздней ночи, но Туссело был начеку, и оказался более опытным воином, заставив их через боль осознать эту истину. Для подобных случаев у него имелось копье, которым он изъяснялся очень мастерски и быстро.
Природа не желала помогать ему. Солнце жгло весь день с безоблачных небес. Ландшафт искажался от жаркого марева, и любая тень исчезала почти до самой ночи. Однажды он шел по бесплодному краю, иссеченному пересохшими реками. Их русла походили на опасные расщелины. После ливня они могли наполняться до самых берегов, но теперь лежали, трескаясь под летним солнцем. Позже он путешествовал вдоль берега широкой мелководной лагуны, такой прозрачной и соленой, что вода засыхала на его ногах и покрывала их кристаллической коркой. Вокруг него гоготало множество тонконогих светло-розовых птиц. Они стояли в заводях то на одной, то на другой ноге и кивали ему изогнутыми клювами, как будто выполняли танец на дворцовом пиру. Когда его появление тревожило их, птицы взлетали огромными стаями. Тысячи и тысячи их поднимались в воздух, словно гигантские простыни, подгоняемые бризом. Он навсегда запомнил это зрелище. Как и вид молочного моря по утрам. Как и полосы белого пляжа, гладкого, словно полированный мрамор. Как и белокрылую бабочку, которая пробудила его утром поцелуем в лоб.
Он начал отчаиваться, что не выдержит таких испытаний — что потерпит неудачу и не достигнет своей цели. Однако затем, перейдя вброд реку Сукро, Туссело понял, что он близок к месту назначения. Переночевав в деревушке у моря, нумидиец заметил, что люди отнеслись к нему по-доброму. Они не боялись чужеземцев. Он навсегда запомнил, как на пляже седовласый старик угощал его жареной рыбой. Они не могли общаться с помощью слов, и, тем не менее, старый человек вел себя по-дружески. Сидя на песке друг перед другом, они выковыривали пальцами белое рыбье мясо. Туссело хотел заплатить старику, но тот отказался, подняв ладони вертикально вверх, чтобы ни один предмет не мог быть вложен в низе. Расставаясь, нумидиец отошел на несколько шагов и помахал рукой на прощание. Старик повернулся к нему спиной и забросал песком то место, на котором они сидели. Туссело усмотрел в этом плохое предзнаменование.
Через неделю он увидел продовольственный отряд, который обеспечивал армию провизией. В тот день нумидиец уклонился от встречи, но на следующий вечер один из всадников заметил его. Воин поднялся на ближайший холм, немного подождал и затем помчался к нему по пологому склону. Взглянув на худощавое темное тело, будто бы слитое с лошадью, на которой он скакал без седла и поводьев, Туссело признал в нем массилиота. Он поднял руку в приветствии, понимая, что его путешествие подошло к концу. Всадник остановился на небольшом расстоянии и спросил незнакомца о его деле. Зная родной язык массилиота, Туссело ответил. Он шел в Новый Карфаген, чтобы передать командующему знание, которое могло оказаться ценным, объяснил нумидиец. Он хотел служить в его армии. Он шел, чтобы сражаться за Ганнибала.
Осада Сагунтума началась весной — на следующий год после взятия Арбокалы. Она велась без перерыва, неделя за неделей, пока весна не уступила место лету. Город высился на краю скалистого плато, достаточно высокого, чтобы иметь вид на окрестные холмы и подходы к морю. Хорошо укрепленное поселение окружали стены различной высоты и толщины, возведенные в соответствии с изменчивым ландшафтом. Вдоль стен на равных интервалах возвышались башни столь внушительных пропорций, что защиту города можно было считать идеальной. Ганнибал хотел доказать ошибочность этого предположения.