Гордость Карфагена
Шрифт:
По прошествии нескольких дней после их возвращения в Новый Карфаген прояснились обстоятельства неудачного похода. Никакого нападения на силы Гамилькара не планировалось. Бетики атаковали только отряд Ганнона. Когда их коварная операция оказалась успешной, вся территория забурлила еще большим мятежом. Ганнон не видел отца почти месяц. Затем они встретились в поле, и стало ясно, что старый вояка не оставил свой гнев. Он без объявления вошел в палатку сына — в полном боевом облачении, со шлемом, зажатым под локтем правой руки. Левым кулаком, крепким, словно скала, он сломал ему переносицу. У Ганнона пошла носом кровь. Она густела во рту и стекала с подбородка на тунику.
— Почему ты всегда разочаровываешь меня? — бросил Гамилькар.
Его низкий голос звучал спокойно, но тон был презрительным.
— В следующий раз, когда поведешь на смерть две тысячи людей, останься вместе с ними. Имей, по крайней мере, совесть и достоинство. Во времена моего отца тебя распяли бы за это бегство. Радуйся, что мы живем в более мягкое время.
Высморкавшись на пол, старый воин повернулся и вышел из палатки. Тем вечером Ганнон не стал обращаться за медицинской помощью. Он уснул с переломанным носом, а наутро врач лишь огорченно всплеснул руками. Отныне ему не быть объектом зависти для женщин, сказал эскулап. Хотя теперь он больше походил на воина. Ганнон вышел на войсковое построение с распухшим носом и с синяками под глазами. Но он занял привычное место рядом с отцом, и тот позволил ему. Через две недели Ганнибал повел армию против бетиков и сразился с ними в открытом поле. Вечером после боя ему принесли голову вождя на кончике копья. К концу следующей недели он захватил их главное поселение и склонил мятежников к покорности. Такой была разница между двумя братьями. Ганнон не мог не помнить о ней.
Он потряс головой и понял, что уже долгое время стоит на террасе перед загоном слонов, якобы наблюдая за работой сотен объездчиков, но на самом деле не обращая на них никакого внимания. Ганнон повернулся и ушел. Слоны не нуждались в его инспекции. К ним хорошо относились. Не то, что к некоторым людям.
В отличие от братьев, Гасдрубал Барка жил своей собственной жизнью, которая, как маятник, раскачивалась между крайними противоположностями. Днями он закалял себя физически для ратных дел, а ночами погружался во все доступные ему излишества и услады, истощая себя. Ганнибал, проверив однажды его распорядок и сопоставив стиль жизни брата с семейным укладом Баркидов, предположил, что подобная жажда удовольствий может с течением лет ослабить сластолюбца. Услышав это, Гасдрубал засмеялся. Он ответил, что его пристрастие к плотским утехам компенсируется строгой дисциплиной. Он мог подняться с постели после ночного пира и изнурять себя тренировкой с улыбкой на лице. Возможно, похвастался Гасдрубал, это признак закалки, которой Ганнибал не обладает. А что касается слабости здоровья, то в двадцать один год его тело выглядело мраморной статуей и по сложению превосходило даже фигуру старшего брата. Поэтому в мирное время он проводил дни и ночи так, как ему нравилось.
Зимой он обычно ужесточал свои тренировки. Через три дня после возвращения из Арбокалы Гасдрубал вновь начал следовать режиму, хотя и без прежней легкости, поскольку беспрерывное безделье и празднование победы, чрезмерное даже для его физических ресурсов, успели оказать воздействие на тело. Он спал обнаженным — как правило, в своей постели, всегда завершая ночь в одиночестве, независимо от того, чьими ласками наслаждался поздним вечером. Оруженосец Ноба будил его, как только солнце проясняло горизонт и принимало полную сферическую форму. Они вместе обливались холодной водой в личной ванной на балконе. Ноба неохотно проламывал корку льда — неприятная задача для эфиопа, — и они входили в воду. Гасдрубал находил такую процедуру прекрасным лекарством от усталости, вызванной оргией предыдущего дня.
На этот раз, подкрепившись коротким плотным завтраком — говяжьей печенью и вареными яйцами, олениной с луком и проперченными кусками козлятины, — он отправился в гимнастический зал. Гасдрубал и Ноба имели равные навыки в рукопашном бое, но эфиоп обучался боевым искусствам у лучших мастеров южного народа. Мужчины обменивались тактикой и часто разучивали нечто новое. Они боролись друг с другом в неудобных позициях, затем обсуждали наиболее эффективные способы выхода из обороны для нанесения быстрого и смертельного удара. В шутливой игре они обучались убийству. Их физические и умственные упражнения проходили в дружеской и простодушной атмосфере. Тем не менее подобные уроки шли на пользу и не раз сохраняли им жизнь благодаря приемам, которые они отрабатывали. После рукопашной схватки друзья переходили к оружию. Они дрались на острых мечах, на серпах, на спартанских копьях и дротиках. Когда Гасдрубалу надоело обычное оружие, они некоторое время оттачивали навыки применения различных щитов и сломанных мечей, после чего сражались древками и наконечниками копий.
Перед обедом Гасдрубал ходил по лестницам крепости с тяжелым бревном на плечах. Полностью раздевшись, он цеплялся за ремни, укрепляя хватку рук, и до полного изнеможения поднимал и опускал тяжелый груз. Затем, найдя точку равновесия, он подводил тело под бревно и начинал движение. Каждый шаг выполнялся с осторожностью. Гасдрубал ставил стопы на каменные ступени и поднимался вместе с ношей, словно с распростертыми крыльями. Это изнуряющее упражнение — сто шагов вверх по лестнице, медленный разворот, затем сто шагов вниз, еще один разворот — повторялось снова и снова.
Иногда группки знатной молодежи приходили в зал и наблюдали за ним. Они шептались между собой, тыкали пальцами, шутили и смеялись. Некоторые окликали его и спрашивали, тренирует ли он третью ногу. На их взгляд, она выглядела вялой и безжизненной в сравнении с двумя остальными. Гасдрубал продолжал тренировку, отвечая им улыбкой или кивком головы. Вместо того чтобы обижаться на насмешки, он наслаждался их восхищением и лестью, после чего увеличивал нагрузки и напоминал себе, что удовольствия никуда от него не денутся. Он опускал бревно только тогда, когда ноги уже не слушались и, как резиновые, дрожали под ним, не подчиняясь приказам головы.
Остаток дня он проводил в других упражнениях, укрепляя не столько тело, сколько ум. Гасдрубал оттачивал навыки верховой езды, изучал языки соседних племен, перелистывал исторические обзоры предыдущих кампаний, разбирал ошибки и триумфы других людей и выполнял обязанности, возложенные на него Ганнибалом. Через неделю после возвращения из похода и встречи с нежданными посланниками Рима, Ганнибал созвал братьев и всех генералов на военный совет. Магон нашел Гасдрубала в бане, примыкавшей к гимнастическому залу. Они договорились пойти на встречу вместе, чтобы Гасдрубал мог ознакомить брата с обстоятельствами, ускользнувшими от его внимания. Он стоял перед Магоном голым, пока Ноба массировал его спину. Темное лицо оруженосца сохраняло спокойствие и бесстрастность. Стройное тело и высокий рост идеально соответствовали тому типу сложения, который был присущ лишь его народу. Мышцы рук напрягались и расслаблялись в процессе работы.
— Ты мог бы тренироваться вместе со мной, — сказал Гасдрубал . — Карфаген плодит мягкотелых мужчин. Слишком много пальмового вина и нубийских служанок, натирающих тело маслом. Тебе нужна хорошая выволочка, и поверь, Ноба выбил бы из твоей башки всю дурь.
Эфиоп похлопал хозяина по спине и отступил на шаг, указывая, что он закончил массаж. Гасдрубал покрутил головой, опуская ее почти до самых плеч, затем сделал несколько наклонов под разными углами, будто убеждался в том, что все части его тела работают правильно. Удовлетворившись проверкой, он начал одеваться.
— Значит, это верно? — сидя на каменной скамье, спросил Магон. — Весной мы пойдем на Сагунтум?
Он мечтательно смотрел на желтоватую воду бассейна. Гасдрубал надел нижнее белье и расправил складки.
— То, что мы будем с кем-то воевать, это абсолютно точно. В течение зимы Ганнибал проверит лояльность наших новых союзников. Он добился частичного успеха, но полной поддержки не завоевал. Покоренные и униженные люди медленно становятся друзьями. Будь я на его месте, мы не осаждали бы Сагунтум на следующий год. Ты знаешь, как мне нравится сражаться, однако в Иберии и без того хватает войн, в которых я мог бы поучаствовать. Мне кажется, наш брат давно хотел подвергнуть граждан Сагунтума наказанию. Тот римский посланник лишь сделал войну неизбежной.