Горе от богатства
Шрифт:
– Сколько родов вы приняли, сестра Мария Луиза, после смерти сестры Иммакулаты?
– Сейчас вспомню. В конце прошлого лета привезли совсем молоденькую испанку. Ну и шум устроила здесь эта мисс! После нее в октябре – леди немного постарше, ее привезли за две недели до родов, и сразу же после родов за ней приехала карета. – Сестра Мария Луиза наклонилась к Дженевре и, доверительно понизив голос, добавила: – По-моему, эта леди была замужем, но младенца все равно оставила в приюте.
Еще несколько часов назад Дженевра очень заинтересовалась бы этим откровением, но сейчас она ужаснулась тому, что у сестры Марии Луизы совсем нет опыта, и еще ее очень тревожили учащающиеся схватки, которые становились сильнее и сильнее.
Схватки продолжались весь день и весь вечер. Когда вечер сменился ночью, сестра Мария Луиза поудобнее устроилась в кресле.
– Постарайся уснуть, милая, – сказала она Дженевре. – Если выспишься, утром у тебя будет больше сил.
– Утром! – в ужасе повторила Дженевра. Каждая последующая схватка была все сильнее и продолжительнее, боль сводила ее с ума. Дженевра измучилась, ее лицо покрылось капельками пота, руки болели от напряжения, так как она непрерывно держалась за спинку кровати.
Когда начались роды, Дженевра поверила, что сильные и частые схватки означают, что все пройдет быстро и легко. Она терпеливо сносила боль, надеясь, что все быстро кончится. Но прошло уже очень много времени, а признаков того, что дело идет к концу, не было. Она попыталась заглушить боль счастливыми воспоминаниями. Вспомнила бал у Леонарда Джерома, встречу с Александром, их первый вальс.
Боль накатила опять. Дженевра зажала рот тыльной стороной ладони, чтобы сдержать крик. Она знала, что роды – дело нелегкое, но почему никто ее не предупредил, что будет так тяжело?
Сестра Мария Луиза спокойно похрапывала в кресле. Слабо мерцала свеча в подсвечнике. Боль накатывала волнами, но характер ее не менялся, не было никаких признаков, что ребенок скоро появится на свет.
Когда забрезжил рассвет, Дженевра больше не могла сдерживаться, казаться мужественной уже не было сил.
– Почему ребенок не выходит? – кричала она сестре Марии Луизе в отчаянии, обливаясь, слезами.
Сестра Мария Луиза почувствовала неладное, она больше не улыбалась. Ей и раньше приходилось принимать затяжные роды, но еще ни разу не было случая, чтобы схватки были бы столь частыми и болезненными, а ребенок не выходил.
– Уже скоро, потерпи еще немного, милая, – сказала она бодро, но голос ее звучал не очень уверенно, а на морщинистом лице проступила тревога.
В середине дня она все же решилась на из ряда вон выходящий поступок – оставила Дженсвру и поспешила к настоятельнице.
– Я знаю, это против правил, матушка, – начала она, задыхаясь, – но головка никак не показывается, необходимо пригласить доктора.
Настоятельница окинула ее ледяным взглядом.
– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что роды, которые здесь время от времени принимают, должны оставаться в полной тайне, сестра Мария Луиза. Пригласить доктора – означает подвести семью, оказавшую нам доверие.
– Да, матушка, – ответила сестра Мария Луиза, горестно сложив узловатые руки, – но если не пригласить доктора – дитя умрет…
Лицо настоятельницы не дрогнуло. Она знала, что смерть ребенка будет безразлична мистеру Гудзону.
– …и мать тоже умрет от слабости, – закончила сестра Мария Луиза.
Настоятельница поджала губы. Это в корне меняет дело. Мистер Гудзон произвел впечатление любящего отца, кто знает, как подобный исход может подействовать на него. Вдруг он потребует вернуть назад свое щедрое пожертвование? Рисковать нельзя. Сестра Мария Луиза права. Надо немедленно послать за доктором.
– Возвращайтесь к своей подопечной, сестра, – сухо произнесла она. – Я приму меры.
Местный доктор прибыл поздно вечером. Когда он вошел, Дженевра всхлипнула от радости – наконец-то хоть кто-то сможет ей помочь. Наконец она в надежных и умелых руках.
Доктор подошел к ней, высокий, с роскошными бакенбардами, в сюртуке и цилиндре. Он поставил свой саквояж на пол у кровати, осмотрел зрачки роженицы и измерил пульс. Опять начались схватки. Дженевра корчилась от боли, кричала, впадала в забытье. Доктор сбросил мятую, мокрую от пота простыню, прикрывавшую ее живот и ноги, и откинул рубашку.
Сестра Мария Луиза протестующе закудахтала, бросилась поднимать простыню, чтобы прикрыть Дженевру. Доктор повернулся и смерил ее таким взглядом, что сестра застыла с простыней в руках.
– Как можно принимать роды, не видя, что происходит? – возмутился доктор, он не мог поверить, что эта ветхая неумелая старуха выполняет обязанности акушерки. – Как можно быть уверенным, что все идет нормально, если не видеть промежность!
Он снял цилиндр и бросил его в кресло, за цилиндром последовал сюртук.
– Мне нужны горячая вода и карболовое мыло, разорвите эту простыню на полоски и сплетите из них жгут, – жара в комнате была невыносимая, доктор взглянул на закрытое окно, – и откройте окно.
Сестра Мария Луиза поспешила выполнить все распоряжения доктора, а он обратился к Дженевре:
– Возможно, ребенок лежит неправильно, поэтому и не выходит. Сейчас я рукой попробую определить его положение. Будет больно, но постарайтесь расслабиться, чтобы помочь мне. Возьмите жгут и закусите его, будет легче.
Дженевре было безразлично, что он сделает, лишь бы помог ребенку выйти и избавил ее от боли. Теперь боль не отпускала ни на миг, то ослабевая, то вновь усиливаясь, заставляя Дженевру выгибаться дугой. Она с ужасом слушала свой крик.
Доктор закатал рукава рубашки. Видя это, сестра дрожащим голосом спросила:
– Что вы собираетесь делать? Кесарево сечение? Девушка умрет?
Доктор опустил руки по локоть в таз с водой и намылил их карболовым мылом.
– Мои дальнейшие действия будут зависеть от того, что я обнаружу при осмотре. На всякий случай я захватил эфир, если потребуется операция.