Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую
Шрифт:
Наконец, вполне можно было ожидать, что Германия будет платить меньше, но дольше, чем Франция в 1870-х годах. В 1929 году Комитет Юнга высмеивали за предложения обязать Германию выплачивать репарации до 1988 года. Между тем с 1958 года Германия заплатила остальной Европе более 163 миллиардов марок в виде взносов в бюджет Европейского экономического сообщества / Европейского союза. Разумеется, ежегодно выплачиваемые суммы составляли лишь малую часть национального дохода, однако в общей сложности в номинальном выражении выплачено было больше, чем предполагаемая сумма репараций. Фактически это были те самые длительные небольшие выплаты, о которых шла речь в Плане Юнга.
Впрочем, в одном Кейнс был прав: репарации явно порождали международный конфликт интересов{2128}. Активное сальдо торгового баланса Германии размером в 3 миллиарда золотых марок означало резкое сокращение германского импорта и увеличение экспорта. Вопрос заключался в том, кто из торговых партнеров Германии будет за это платить. Представители британского
Вопрос о послевоенной дискриминации германской торговли обсуждался — с принятием резолюций — в июне того же года на англо-французской конференции в Париже{2131}. Комиссия по послевоенной экономической политике также заключила в декабре 1917 года, что “враждебным в настоящий момент странам нельзя позволять — по крайней мере какое-то время — вести торговлю с Британской империей так же свободно, как и до войны, или на равных условиях с союзниками и нейтральными державами”{2132}. После войны эти резолюции воплотились в виде специальных пошлин на товары Германии. Немцы называли их “налогами ненависти”{2133}.
рисунок 19. Германия: бремя репараций (1920–1932 гг.)
источник: Ferguson, Paper and Iron, p. 477.
С другой стороны, если выплачивать репарации за счет иностранных кредитов, чьи требования должны иметь приоритет — получателей репараций или новых кредиторов? Как доказывал Шукер, немцы получили в виде иностранных кредитов, которые так и не вернули, не меньше, чем сами заплатили в виде репараций{2134}. Между 1919 и 1932 годом Германия выплатила репарации в общей сложности на сумму в 19,1 миллиарда золотых марок. За этот же период она получила в виде чистого притока капитала 27 миллиардов золотых марок, в основном от частных инвесторов. Из-за дефолтов 1923 и 1932 годов эти деньги так к инвесторам и не вернулись.
Однако из всего этого совсем не следует, что правительство Германии было право, даже не пытаясь выплачивать репарации. Вопрос не в том, насколько разумны были репарационные требования, а в том, был ли выбранный немцами при поддержке Кейнса способ убедить союзников в неразумности этих требований лучшим из возможных. Предполагалось, что “экономический ревизионизм” окажет давление на экономики союзников, наводнив их рынки германским экспортом. Безусловно, в 1919 году именно это и произошло, однако такая ситуация сохранялась недолго. Даже резкое падение курса марки к доллару в период с мая по ноябрь 1921 года не привело к повторению послевоенной “распродажи” (Ausverkauf). Да, статистика показывает 35-процентный рост стоимости ежемесячного экспорта в золотых марках после мая 1921 года, а данные за год демонстрируют рост на две трети по объему{2135}. Подсчеты Грэма по 43 категориям товаров также указывают на рост экспорта{2136}. Однако импорт рос еще быстрее. Это было ключевым фактором, так как обеспечить желаемое экономическое давление могло бы только активное сальдо торгового баланса. Между тем оценочные годовые данные свидетельствуют о пассивном сальдо на уровне 690 миллионов золотых марок в 1921 году и более 2,2 миллиарда — в 1922 году при крошечном активном сальдо в 1920 году{2137}. Данные по месяцам подробнее демонстрируют, как это происходило: дефицит торгового баланса рос с мая по сентябрь 1921 года, потом начал сокращаться, исчез в декабре 1921 года, а затем снова начал расти и к июлю 1922 года достиг своего пика. То же самое видно и по объемам экспорта, причем в этом отношении дефицит баланса вырос после февраля 1922 года еще больше, хотя к этому моменту треть от импорта составляли полуфабрикаты и готовая продукция{2138}. При этом реальный размер дефицита, возможно, был еще больше. Если чиновники министерства экономики продолжали утверждать, что экспорт недооценивается и что дефицит 1922 года был пренебрежимо мал (эти утверждения в дальнейшем не раз сбивали историков с толку), в германском Статистическом бюро, напротив, считали, “что дефицит торгового баланса серьезно преуменьшается”{2139}.
Другими словами, что бы ни утверждали сторонники экономического ревизионизма, на деле дефицит рос при быстром падении номинального валютного курса и уменьшался, когда марка стабилизировалась{2140}. То есть именно тогда, когда Германия должна была давить на получателей репараций, затапливая их рынки дешевыми товарами, она фактически облегчала им жизнь, выступая отличным рынком для их экспорта{2141}. Для мировой экономики это, вероятно, было полезно — в противном случае ей могла угрожать депрессия{2142}. Однако с точки зрения германской дипломатии такое развитие событий было абсолютно контрпродуктивным.
Причины неожиданно большого дефицита торгового баланса в данном случае очевидны. Враждебность к германскому экспорту за рубежом, возможно, тоже сыграла свою роль, однако главная проблема заключалась в том, что, хотя в номинальном выражении курс марки к основным валютам падал, в реальном выражении — с учетом меняющегося соотношения цен — германская конкурентоспособность заметно не улучшалась{2143}. Это было связано с низкими ценами на британских и американских рынках, спекуляцией марками, которой продолжали заниматься иностранцы, и высокой скоростью роста внутренних цен и зарплат в Германии.
Таблица 44. Военные долги и репарационные обязательства (тыс. ф. ст.) в 1931 г.
источник: Eichengreen, Golden Fetters, p. 278.
Так что идея о том, что обесценивание марки поможет Германии избежать уплаты репараций, была в корне ошибочной. Скорее, срабатывал обратный эффект. Соответственно, возникает вопрос: не могла ли лучше сработать в качестве средства давления на союзников политика стабилизации, которая приглушила бы германский спрос на импорт? Опыт периода после 1930 года, когда жесткая германская дефляционная политика резко снизила импорт, подсказывает, что это весьма вероятно. В конце концов, репарации пережили кризис 1923 года и были восстановлены — реструктуризированы, но не уменьшены — в 1924 году; но были практически упразднены в 1931 году Меморандумом Гувера. Этот момент, когда военный внешний долг Германии, номинально составлявший в 1931 году примерно 77 миллиардов долларов, был, в сущности, аннулирован в ущерб ее бывшим противникам (см. табл. 44), стал пирровой победой веймарской внешней политики. Если учесть, что совокупный объем выплаченных Германией репараций определенно не превышал 4,5 миллиарда долларов, выводы выглядят очевидными. То, что гиперинфляция сделала с внутренним военным займом, депрессия сделала с внешним бременем в виде репараций. Германский рейх не только мало тратил на Первую мировую войну, но и в итоге сумел избежать оплаты ее издержек — за вычетом малой части.
Долг, который невозможно востребовать
В действительности проблема с условиями мира заключалась не в том, что они были слишком жесткими, а в том, что союзники не могли заставить Германию их исполнять, — то есть не в том, что Германия не могла платить долги, а в том, что с нее не получалось их истребовать. В 1870–1873 годах немцы оккупировали обширные территории на севере Франции и не уходили с них до выплаты контрибуции. Напротив, после Первой мировой победители установили окончательную сумму репараций только в 1921 году — уже после снятия морской блокады и при минимальном военном присутствии в Рейнской области. Вместо того чтобы использовать оккупацию как стимул для выплаты репараций, союзники — точнее, французы — пытались использовать угрозу расширения оккупации, чтобы предотвратить дефолт. Это было ошибочным шагом с психологической точки зрения — у немцев возникало искушение сделать ставку на то, что французы блефуют, как опрометчиво предположил Кейнс в 1922 году. Альтернативой этому была добровольная уплата репараций, но, как и следовало ожидать, демократически избранные политики совсем не торопились вводить для этой цели новые налоги. Веймарским политикам — в том числе тем из них, кто искренне считал, что Германия должна выполнять условия мирного договора, — приходилось лавировать между финансовыми претензиями собственных избирателей и бывших врагов Германии. Проще говоря, союзники хотели компенсации за причиненный им войной ущерб, а германские избиратели — за понесенные ими с 1914 года тяготы.
Согласно данным по германскому бюджету, на исполнение условий Версальского договора с 1920 по 1923 год реально было потрачено от 6,54 до 7,63 миллиарда золотых марок. Это составляло примерно 20 % расходов федерального правительства и 10 % госрасходов в целом. Иными словами, в 1920 году репарации обеспечивали одну пятую бюджетного дефицита федерального правительства, а в 1921 году — более двух третей{2144}. Однако даже за вычетом репараций общие госрасходы все равно составляли около 33 % чистого национального продукта — притом что довоенный уровень не превышал 18 %{2145}. И хотя без репараций инфляция, наверное, была бы ниже, а госдоходы — выше, от бюджетного дефицита это Германию, скорее всего, не избавило бы. Более того, если бы страна волшебным образом избавилась от репараций, вполне могли вырасти внутренние расходы.