Гори, гори ясно!
Шрифт:
– Костя, объясни, что это? – взмолилась я.
– Вы не поняли? – хрипло отозвался он, глядя в объектив. – Это и есть вход в курган. Мы у цели.
– А что это за символы?
Костя наконец отложил фотоаппарат в сторону и посмотрел на меня безумно горящими глазами. Сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться, присел на корточки и вгляделся повнимательнее.
– Я вижу круг, квадрат, треугольник, и голову птицы, – заявил Макс.
– А я вижу…, – хрипло проговорил Костя, обводя пальцем очертания символов на камне. – Громовое колесо Перуна, квадрат Сварога, триквестр,
– И что же все это значит? – осторожно спросила я.
– Не знаю. – Костя принялся вылезать из ямы. – Но непременно выясню. Сегодня же.
– А вы Варьку на вечер позвали, – напомнила я, и добавила, – И я пригласила того… художника.
– Точно! Надо прикрыть раскоп. И запомните: про находку – никому не слова.
Парни тщательно накрыли яму брезентом и собрали инструменты, чтобы не привлекать внимания. Костя, даже не поужинав, полез в телефон, искать в интернете информацию о найденных изображениях, а мы с Максом принялись готовиться к приходу гостей, которые, хоть и званые, оказались весьма некстати.
Даниил и Варвара явились в сумерках. Варька, как Красная Шапочка, принесла корзинку пирожков, а Даня – какое-то диковинное варенье.
– Надеюсь, не из волчьих ягод? – спросила я, с подозрением принюхиваясь к темной массе в запыленной банке.
– П-по моему это ежевика, – неуверенно предположил художник.
Мы с Костей так и не решились попробовать, зато Макс умял почти полбанки.
Естественно, дружных посиделок у костра не получилось: Костя сидел в телефоне, параллельно поглощая пирожки, отвечал невпопад и уже через полчаса полез в палатку записывать сегодняшние достижения, к огромному разочарованию Варвары. Она еще немного поскучала в нашем обществе и засобиралась домой. Макс вызвался ее проводить и получил милостивое разрешение. Художник же уходить никуда не собирался, сидел у костра и мечтательно смотрел на закат.
– Как красиво, – сказала я, больше для того, чтобы разбавить затянувшееся молчание.
– Да, – мечтательно подтвердил Даня. – Будто на бледно-голубой холст нерадивый подмастерье опрокинул банки с розовой, оранжевой и синей краской, попытался стереть, да так и оставил.
– Говоришь, как настоящий художник, – улыбнулась я.
Парень немедленно смутился и принялся усиленно протирать очки. Пришлось снова искать тему для беседы.
– Как тебе Заречье?
– Захолустненько, – пожал плечами он. – Интересно, как здесь было лет этак двадцать назад?
– Совсем по-другому, – оживилась я. – Ферма работала, стада паслись, поля колосились. В каждом дворе свое хозяйство было. Работы для всех хватало, а по выходным в клубе – кино и танцы. Хотя…Это я скорее мамины воспоминания рассказываю. Ее рассказы о деревенской жизни для меня всегда лучше всяких сказок были. О том, как праздники отмечали – на Рождество колядовали, на Пасху игры и гуляния устраивали, яйцами объедались до больных животов. Свадьбу гуляли – так всей деревней, несколько дней. А праздник Ивана Купалы даже я помню – всю ночь костры жгли, парни и девушки через них прыгали, хороводы водили, песни пели.
– П-по твоим рассказам здесь просто райская жизнь была, – недоверчиво пробормотал Даня.
– Нет, конечно, трудностей хватало. В школу за пять километров ходили, а по весеннему полноводью на плотах переправлялись. Зимой волки в окна заглядывали, скотину и собак резали. И все равно, я заслушивалась и думала – какими они были, те люди? Искренними, наивными, простыми, сильными. Все друг друга знали, и все про всех знали. Зато и радость и горе делили на всех. Любили и ненавидели от души.
– Да уж, – насупился Даня. – Ненавидели, так от души. И проклинали тоже.
– Ты про деда? – осторожно спросила я.
Парень ссутулился, поковырял палкой в кострище, вздохнул, и неохотно принялся рассказывать.
– Мой дед был кузнецом. И не просто кузнецом, а потомственным кузнецом, то есть это ремесло передавалось в нашей семье от отца к сыну испокон веков, как и имена Яков и Андрей.
– Так получается, твой отец эту традицию нарушил?
– Не просто нарушил, а п-прервал, – уточнил художник. – Наотрез отказался перенимать дедовское ремесло – это раз, сына, то есть меня, назвал Даниилом – это два.
– А почему так получилось?
– Да кому были нужны кузнецы в те годы? Лошадей в деревне почти не осталось, полная механизация, за хозяйственной утварью теперь шли не в кузницу, а в магазин. Никаких перспектив. Вот отец и решил уехать в город и выучиться на инженера. Дед в сердцах заявил, что больше его видеть не желает, и ноги его чтобы в Заречье не было. А когда узнал, что внука назвали не родовым именем, так и вовсе с отцом общаться перестал. Отец, честно говоря, и сам не рвался сюда. Рассказывал, что, как колхоз развалился, все разворовали, а мужики спились один за другим. Так что меня деревенская жизнь никогда не прельщала. Я из центра города-то редко выезжал до последнего времени – только на пленэры для курсовых работ, пока в художке учился.
– А где теперь работаешь? – из вежливости поинтересовалась я.
– Да так, разные с-случайные заказы выполняю, – сбивчиво объяснил он, насупился еще больше и принялся ворошить костер палкой.
К счастью, вернулся Макс, как нельзя вовремя. Но мои надежды на то, что он оживит компанию и придаст беседе легкость и непринужденность, не оправдались. Он был очевидно расстроен, с нами сидеть не стал и сразу ушел спать. Наверное, Варвара его, что называется, «отшила». Костер уже полностью прогорел, я уже начала клевать носом и подумывать о том, что надо бы вежливо сообщить гостю о том, что пора бы и честь знать, но тут он предложил такое, от чего всю мою сонливость как рукой сняло.
– Хочешь, я напишу твой портрет?
– Что? – опешила я.
– Ну или хотя бы нарисую. В карандаше. Это недолго, честно, – принялся упрашивать он, даже за руку меня схватил, а потом сразу бросил, как обжегшись.
Предложение застало меня врасплох. До этого момента с меня портретов никто не писал и даже не предлагал. Я всегда относилась критически к своей внешности, даже слишком критически, по мнению хороших подруг. Мужчины же, как правило, смотрели заинтересованно, но сами собой в штабеля не укладывались.