Горькая услада
Шрифт:
Монти ненавидел огромные, чопорные, похожие на сараи, отели с целыми легионами слуг, которые всегда торчат у вас перед глазами, когда они вам не нужны, и неизменно исчезают, когда вам почему-либо понадобятся их услуги.
Он любил музыку; у него был очень уверенный удар и прекрасный слух. «Дайте мне только мотив, я сыграю вам все, что хотите», — говорил он. И действительно, ему стоило один раз услышать что-нибудь, и он по слуху отлично передавал вещь.
Ривс мысленно перенесся в Англию, и его охватило сильное желание покинуть как можно скорее эту страну солнца и блеска.
Он
Очень осторожно Монти освободил онемевшую руку. Она уснула, бедняжка, наплакалась, как маленький ребенок, и заснула.
Монти поправил подушки и опустил на них Сильвию. Она не спала, но была настолько обессилена, что ничего не сказала и даже не пошевельнулась. Теперь, когда для нее все кончено в жизни, зачем возвращаться к действительности.
Она слыхала, как Монти на цыпочках вышел из комнаты, но глаз не открывала: разве стоило теперь смотреть на что-нибудь?
Родди уехал, покинул ее… Всю неделю она ждала, надеясь каждый день получить от него известие. Но напрасно. Однажды, не совладав с собой, она отправилась на «Цветочную виллу», и сторож, старый, угрюмого вида итальянец, сообщил ей, что господа уехали. Более подробных сведений она не могла у него добиться.
А впрочем, что толку спрашивать: если Родди покинул ее… таким образом, то что она может узнать о нем еще?
Фернанда тоже уехала. Сальдон написал для нее новую пьесу и, как человек весьма талантливый, стал невероятно капризным, что грозило Фернанде крупными неприятностями. Чтобы уладить эту глупую историю, она принуждена была уехать из Монте-Карло раньше, чем предполагала.
Таким образом, Сильвия и ее мать остались одни, абсолютно чужие друг другу люди и очень несчастные… Дни тянулись медленно и уныло, бесконечно длинные, напоенные солнцем и ароматом цветов. Ночью они обе лежали без сна, напряженно вглядываясь в темноту ночи…
«Такое состояние, должно быть, бывает, когда начинают сходить с ума», — думала Сильвия. Додо почти не разговаривала с ней и, казалось, даже не замечала ее. Часы медленно отсчитывали время тяжелыми, мерными ударами. Монти стал теперь для Сильвии чем-то вроде ангела-утешителя; кроме того, для нее являлось некоторой поддержкой то, что он отвезет их в Англию.
Может быть, и Родди там.
Сильвия все время лежала с закрытыми глазами; при этой мысли она широко раскрыла их, и ее бледные щеки покрылись ярким румянцем. Она поднялась, опершись руками о диван.
Но даже если он в Англии, то что же из этого? Если даже они встретятся теперь, какое это может иметь значение после того, как он ее бросил? Ничто никогда не сможет уничтожить того факта, что он так жестоко обошелся с ней и сделал это, по-видимому, вполне обдуманно.
Внизу, на террасе, оркестр заиграл «Пасадену», и эти звуки перенесли Сильвию в огромный зал казино, где она танцевала с Родди… Даже тогда он лгал ей, обманул ее, заставил думать, что он профессиональный танцор… О, зачем она ему вообще поверила?!
Но звуки музыки вскоре развеяли ее мрачные мысли, унесли снова к блеску и радости, к мечтам о тех
Перед глазами встало склоненное к ней смеющееся лицо Роднея, она ясно почувствовала под своей рукой его мягкие густые волосы; вновь услыхала, как они оба рассмеялись, когда она сказала, что его волосы похожи на бобровый воротник и чересчур длинные для мужчины.
— Здесь нет хороших парикмахеров, — ответил он. — Но вы не очень-то смейтесь над моей прической — из ваших стриженых волос тоже уже можно плести косы…
Она вспомнила все эти мелочи с какой-то мучительной отчетливостью. Как они умудрялись, в промежутках между поцелуями и такими горячими клятвами и признаниями, смеяться так весело, как они смеялись. Сильвия встала. Ее охватило странное беспокойство, вызванное резким контрастом между прошлым и настоящим; она чувствовала сильную усталость и в то же время какое-то необъяснимое стремление вперед. Жизнь шла своим чередом, все было так же спокойно и радостно, как и раньше, только ее сердце было разбито. Она подошла к окну. Под ярким южным солнцем море расстилалось кругом, такое лазурное и спокойное — как на цветных открытках; на улице царило оживление. Эта веселая нарядная толпа, блеск и музыка, даже природа, которой не было никакого дела до ее страданий, показались Сильвии невероятно жестокими.
Она отошла от окна и снова опустилась на диван.
Ах, если бы хоть что-нибудь нарушило это томительное оцепенение!
Дверь открылась, и в комнату вошел Монти. Он был очень взволнован.
— Послушайте, деточка, я должен немедленно уехать, меня вызывают в Ньюмаркет. Мой жокей Сэм заболел. Я заказал два места в спальном вагоне для вас и для Додо на вторник. Если Сэму станет лучше, я встречу вас в Париже. Бедняга! Вот не повезло ему — воспаление легких, подумайте только… Я очень тороплюсь, дорогая, у меня даже не будет времени повидать вашу мать. Вы уже сами расскажете ей все. — Он замолчал, потом внезапно спросил: — Бит, вы мне позволите поцеловать вас на прощание?
Сильвия подняла голову. Какое теперь может иметь значение, поцелует ее Монти или нет?
— До свидания, Монти, милый, — мягко сказала она. — Вы так добры к нам. Значит, до вторника. Я надеюсь, что Сэм поправится.
— Вы — настоящий ангел, — мягко заметил Монти, целуя ее.
Сильвия слышала, как его шаги замерли в отдалении. Теперь и он уехал; Додо и она остались одни. Сильвия решила, что должна повидать свою мать. Она подошла к двери комнаты Додо и постучала.
— Войдите!
— Это я, мама…
— Тебе что-нибудь нужно?
— Нет, я просто зашла к тебе сказать, что Монти пришлось уехать в Ньюмаркет… Его вызвали, и он полетел туда на аэроплане. Его жокей Сэм заболел воспалением легких. Монти сказал мне, что он заказал для нас места в спальном вагоне на будущий вторник. Он оставил билеты у швейцара.
— А… — протянула Додо. Опустив голову и вперив взор в пространство прямо перед собой, она сидела неподвижно, положив руки на ручки кресла. Она даже не взглянула на Сильвию.