Горькие сказки
Шрифт:
Они успели натаскать в пещеру еловых лап для мягкости, сухих веток и кореньев для ночного костерка, а еще Ярик, покрутившись вдоль берега, нашел здоровенную корягу, притащил вместе с Леликом к пещере и после долгих мучений заткнул ей лаз. И еще заколотил палку в глину, чтоб корягу никто не мог сдвинуть снаружи.
И все равно им всем было страшно. Потому что ночью детям всегда страшно, даже без скелетов, а со скелетами так вообще. А когда скелеты обещают прийти и загрызть, то я даже не знаю, какими словами передавать детские чувства. Разве что не словами, а диким визгом? Да, именно до визга они и боялись, даже Леша Цапков. Никто не мог представить, чем таким-разэтаким провинился перед скелетами Леша. Если найдется на свете воспитанный, сдержанный,
Дети сидели в пещере, подкладывали веточки в костерок и молчали. Им было страшно, и верилось, что если не шуметь, то их и не найдут. Про то, что любой заурядный скелет учует запах дыма за сто шагов, они не знали, да и откуда бы им знать? Обоняние скелетов — область до сих пор малоизученная, книжек про это мало написано, да наши герои и не читали книжек, если честно.
Костерок прогорел, только последние язычки пламени освещали детей. Воздух в пещерке прогрелся, никто снаружи не топал, не орал страшными голосами, и дети совсем было решили заснуть, даже глаза у некоторых начали слипаться… и тут зашевелилась коряга! Кто-то целеустремленный и злобный пытался протолкнуть ее внутрь и проползти следом! Скелеты все же их нашли, несмотря на молчание! Шесть испуганных «а-а-а!» вырвались одновременно…
Коряга шевелилась и упорно лезла внутрь. Кол, стопорящий ее продвижение, опасно наклонился.
— Все сюда! — страшным шепотом скомандовал Ярик. — Лелик, ты где? Держим корягу, чтоб не вытолкнули!
И сам первым уперся в нее — и вернул в первоначальное положение! Скажу честно: может, кому-то Ярик и не понравился как лидер, но в данный момент он совершил настоящий… ну, пусть еще не подвиг, но мужественный поступок точно. Держать корягу, когда ее с той стороны, совсем близко, так, что слышно кровожадное сопение, толкают озверевшие скелеты — это… не знаю, смог бы я сам или нет. А скелеты действительно озверели. Ну а кому из взрослых понравится, когда их куда-то не пускают дети?
Лелик, а следом за ним и остальные, навалились на корягу. Та ворочалась и дергалась, как живая, скелеты шипели, обиженно ругались и скребли землю. Но постепенно все успокоилось. Похоже, что скелеты притомились и отошли, чтоб придумать новую пакость. В ночной тишине были слышны их шаги и возмущенное бормотанье.
— Я не боюсь вас! — крикнул изо всех сил Ярик. — Поняли?
— И я не боюсь! — поддержал его, как всегда, Лелик.
— И я! — дрожащим голосом подтвердил Фока.
— И я, и я… — поспешили присоединиться Сережа с Витей.
Только Леша ничего не сказал, потому что никогда ни к кому не присоединялся. Он просто всегда был рядом.
Но заявить, что не боишься — это одно. Не бояться — совсем другое. Как не бояться, когда снаружи то и дело слышны шаги костяных ног и сухое клацанье челюстей, как?
— Давайте песни петь! — предложил Фока со страху.
Он это не просто так сказал. У него уже был опыт. Дело в том, что мальчики все боятся темноты, но Фока боялся особенно, и все из-за своей впечатлительности. Иногда такого сам себе напридумывал, что не мог вечером мусорное ведро вынести. И тогда он пел. Шел с ведром и громко пел: «Па-а-равоз па рельсам мчится!» и тому подобную бодрую чепуху. И становилось легче. Он заметил — когда громко поешь, страхи отступают. Недалеко и ненадолго, но тем не менее. И так как скелетов он боялся сильней, чем все остальные, то сразу же и запел, не дожидаясь поддержки. Хотел запеть по привычке про паровоз, который по рельсам мчится, но что-то внутри подсказало, что скелетов песней про паровоз не испугать. И сами собой из него вырвались слова, которых он от себя не ожидал:
— БьютОн орал отчаянно, закрыв глаза — и где-то на второй строчке понял, что ему подпевают. Песня из старого революционного фильма гремела и раскатывалась по маленькой пещере, и ночные страхи отступали, съеживались, прятались в темноте…
Так они спели все военные песни, которые знали хотя бы немножко. Они даже охрипли от напряжения. И снаружи пещеры установилась обычная ночная тишина.
— То-то же! — мстительно сказал Ярик. — Нас так просто не взять!
И такая уверенность была в его голосе, что ему все поверили. Они еще посидели, прислушиваясь к ночным шорохам, но это были просто шорохи ветра, травы и листьев, и тогда они успокоились и уснули.
А скелеты никуда не уходили. Они сидели на камнях у реки и давились от смеха.
— Ой, умора! — стонали они. — Как поют! Коты мартовские! Ни одной ноты правильной! И все слова перепутали! Но стараются!
— Заслужили отдых! — решил самый страшный скелет, смахнув рубиновые слезы умиления костлявой ладонью. — Молодцы! Пойдем, пусть спят. Но следующей ночью придем обязательно!
Скелеты исчезли, как в сказке, сразу и бесшумно. Только меж камней у реки остались их слезы радости — маленькие красные рубинчики.
Летом лучше всего вставать на рассвете. На рассвете птицы поют самозабвенно, и листва блестит особенно красиво, и воздух свежий-свежий. Но попробовал бы кто встать на рассвете, полночи протрясясь от страха да крича до хрипоты песни. Чтоб встать на рассвете, надо заснуть на закате, а лучше еще раньше — и то вряд ли получится с первого раза. Так что мальчики проснулись ближе к полудню. С огромным трудом выдернули стопорный кол, толкнули корягу… и она легко и свободно вывалилась наружу с кусками глины. Оказывается, ночью скелеты так разрыли и расширили вход, что теперь можно было не выползать, а просто выходить, слегка пригнувшись!
— Еще бы чуть-чуть, и нам конец! — мрачно заметил Лелик. — Вовремя мы запели!
— Ай-шуба-дуба-дуба! — кривляясь, тут же запел Витя, но на него заорали все так злобно, что он замолк.
— Твоими шуба-дуба скелетов только подманивать! — ругнулся Ярик. — Идиот!
— Я не идиот! — вдруг обиделся Витя. — Я вас веселю! Стараешься для вас, а вы обзываетесь! Ну и веселитесь тогда сами, как умеете! Только вы не умеете…
Мальчики с удивлением уставились на него. Раньше Витя никогда не обижался. Казалось, что он обижаться просто не умеет. Его и дураком называли, и придурком, и еще хуже, а он только рожи корчил да шуба-дуба пел.
— Ну, веселил бы, мы разве против? — проворчал наконец Ярик. — Только не так по-идиотски. Задрало твое шуба-дуба, как будто ничего умней придумать нельзя!
— А я виноват, что вам только идиотские шутки нравятся? — огрызнулся Витя. — Ну попробуйте умней придумать, я посмотрю, как получится!
Витя тоже не понимал, за что на него все взъелись. Раньше всем классом смеялись, и не надоедало, а тут разорались.
А это просто был культурный диссонанс. Явление вообще-то не волшебное, но про него мало кто сейчас знает, а кто знал раньше, те уже забыли. Все дело в военных песнях, что орали ночью. Ну не сочетаются они с шуба-дуба и шутками ниже пояса. Или военные песни, героизм, мужество, самопожертвование — или шуба-дуба и идиотские рожи. Могли бы знать взрослые, но они как раз как-то приспособились где надо петь военные песни, а где не надо — шуба-дуба-ай-лю-лю. И культурного диссонанса уже не чувствовали. А вот дети в силу малого жизненного опыта пока что чувствуют, что после песен о подвигах петь шуба-дуба — это кощунство. Самого слова «кощунство» не знают — а чувствуют очень хорошо. Может, и поэтому тоже ангелы, которые присматривают за всеми детьми в мире, не прекращают своих трудов?