Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников
Шрифт:
Горький, напротив, будучи атеистом, – человек идеи, проповедник учения, согласно которому «еще только должен родиться» новый Бог и он будет являть в своей силе «власть коллективной, разумной воли». Он убежден, что научный же социализм, как «великая позитивная религия» в состоянии не искать смысл в мире, но дать его миру. Как писал Анатолий Луначарский – его товарищ по партии и духовным исканиям на пути «богостроительства»:
Никогда не родится Бог – Абсолют, Бог всемогущий, но родится с упрочением социализма могучий коллективный разум – Человек. <…> Вместе с Ницше мы говорим: «человек! твое дело не искать смысла мира, а дать миру смысл»; Новая религия не может вести к пассивности, к которой в сущности ведет всякая религия, дающая безусловную гарантию в торжестве добра, – новая религия вся уходит в действие. <…> …начало умиленного созерцания изгоняется
Горький – глашатай модернистической революции, которая должна будет привести к возникновению нового, невиданного доселе человеческого общества и Нового Человека. Он, будучи глубоко русским, тем не менее, свое национальное лицо видит не в архетипах коллективного бессознательного, «корни которой уходят в мифопоэ-тику крестьянского труда, заложенную греческим текстом “Труды и дни” Гесиода» [ЧОНИ], а в их преодалении.
Ницше не аналитик и не систематик, он не создает ничего логически цельного в области мысли, не аргументирует и не обосновывает свою позицию. Его философия, как он писал,
является исповедью своего сочинителя, чем-то вроде memoires против воли и без обозначения жанра [НИЦШЕ (IV). Т.2. С. 244].
Кроме того, она настолько вся в себе противоречива, что никогда не дает прямого ответа на вопрос:
чего хотел Ницше? что думал Ницше? к какой системе, к какому мировоззрению он стремился? Ницше ничего не хотел: в нем наслаждается собой непреодолимая страсть к правде. Он не знает никаких «для чего?». Ницше не думает ни о том, чтобы исправлять или поучать человечество, ни о том, чтобы успокоить его и себя; <…> Ницше занимается философией как искусством [ЦВЕЙГ. С.105].
Другими словами, Ницше совсем не тот мыслитель, с которым можно полемизировать.
Горький, напротив, свои взгляды формулирует последовательно и ясно, но при этом всегда слишком прямолинейно и дидактичнон. У него, увы, начисто отсутствует так свойственная Ницше скептическая иронии по отношению к собственным высказываниям и совсем нет
той культурной легкости, того просвещенного скептицизма, которые, позволяя постукивать молоточком по медным башкам кумиров, в то же время не превращают человека в неистового молотобойца. <…> «философствовать молотом» [81] – <отнюдь не> значит и в самом деле проламывать головы [ПАРАМОНОВ (II). С. 141].
81
«Сумерки идолов, или как философствуют молотом» (нем. «G"otzen-D"ammerung oder Wie man mit dem Hammer philosophiert») – название книги Фридриха Ницше (1888 г.), состоящей из коротких эссе, развенчивающих общественное представление об авторитете различных философских понятий.
Горький, посчитав за должное в 1930-х годах откреститься от Ницше, конкретно означил пункты, свидетельствующие якобы о коренном различие в их мировоззрении еще в начале его писательского пути:
«Классовая мораль» и «мораль господ» – интернациональны. Ницше проповедовал сильному: «Падающего толкни», это один из основных догматов «морали господ»; христианство Ницше называл «моралью рабов». Он указывал на вред христианства, которое якобы поддерживает «падающих», слабых, бесплодно истощая сильных. Но, во-первых, падали не только слабые, а и сильные, причём падали они потому, что «хозяева» сбивали их с ног, – это я слишком хорошо знал. Во-вторых: «хозяева» поддерживали слабых только тогда, когда слабые были совершенно безопасны – физически дряхлые, больные, нищие. <…> Наконец, я был несколько знаком с учением Маркса. «Мораль господ» была мне так же враждебна, как и «мораль рабов», у меня слагалась третья мораль: «Восстающего поддержи» [ГОРЬКИЙ (I). Т.25 С. 53].
При этом Горький предпочитает не вспоминать, что на заре ХХ века, вдохновленный визионерскими видениями Ницше о Человеке
будущего, который избавит нас от предыдущего идеала, так же, как от того, что должно вырасти из него, <…> вновь освободит волю, который вернет земле ее цель а человеку – надежду, этот противник христианства и антинигилист, этот победитель Бога и Ничто – он должен некогда явиться («К генеалогии морали», 1887 г.),
– он пропел их на свой собственный лад в своей знаменитой поэме «Человек» (1903 г.):
Настанет день – в груди моей сольются в одно великое и творческое пламя мир чувства моего с моей бессмертной Мыслью, и этим пламенем я выжгу из души все темное, жестокое и злое,
Действительно принципиальным отличием Горького от Ницше является его взгляд на «расовый вопрос». По большому счету он для него не существовал.
Хотя вслед за Ницше Горький и употребляет термин раса [82] по отношению к евреям, он использует его как равноценный эквивалент понятия «этнос», относя, таким образом, еврейское племя к одному из сотен «языцев», населяющих Великую Русь.
Для Ницше же евреи – элемент, хотя и желательный, приветствуемый на ниве германского государственного строительства, но, одновременно, и чужеродный немцам. Чего стоит одно только это его ядовитое утверждение о поголовной неприязни современных ему немцев к евреям [83] , цитируемое [НИЦШЕ (IV). С. 369] с разрядкой выше. Горький же, напротив, выделяет евреев как «племя самое близкое нам», русским [84] , и, будучи жестким критиком своего племени, тем не менее, категорически отметает обвинения в антисемитизме по отношению к русскому народу в целом!
82
В беседах с Ницше его современники антирасисты рассматривали евреев исключительно как «немцев Моисеева закона» [KRUMMEL], а не как особую расу людей, на чем настаивали такие теоретики расового антисемитизма, как вышеупомянутые Дюринг, Фёрстер и иже с ними.
83
Отметим, что в отличие от России, немецкие евреи ко второй половине ХХ в. в культурно-языковом отношении полностью ассимилировались в Германии, считались «немцами Моисеева закона» и были почти уравнены в правах с немцами-христианами. В российской же Империи евреи являлись особым этносом, подвергавшимся в языковом, культурно-религиозном и правовом отношении серьезной дискриминации во всех областях общественной жизни.
84
Здесь представляется интересным привести рассуждение другого ницшеанца – Василия Розанова на данную тему: И за всю жизнь я был поражаем, что несмотря на побои («погромы») взгляд евреев на русских, на душу русскую, на самый даже несносный характер русских – уважителен, серьезен <…>. я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле. <…> на самом деле евреи уважительно, любяще и трогательно относятся к русским, даже со странным против европейцев предпочтением. И на это есть причина: среди «свинства» русских есть, правда, одно дорогое качество – интимность, задушевность. Евреи – тоже. И вот этою чертою они ужасно связываются с русскими. Только русский есть пьяный задушевный человек, а еврей есть трезвый задушевный человек. – см. Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени», цитируется по [СИНЯВСКИЙ (II). С. 96–97].
Более того, радикальный русский патриот Максим Горький мыслит великое дело построения новой морали, а вместе с ней «величавого и свободного» Богочеловека, поднять на «старых крепких дрожжах человечества» – иудействе, поскольку на его основе Маркс и Энгельс создали теорию научного социализма – «пятую великую религию, формулированную иудейством» [ЛУНАЧАРСКИЙ (III). С. 145].
И Ницше и Горький чрезвычайно высоко оценивают интеллектуальный уровень еврейской элиты и евреев, как народа, в целом. Оба они резко критически, а в случае Ницше – весьма ядовито, характеризуют всякого рода негативные высказывания на сей счет со стороны ксенофобов-националистов.
Все позитивные элементы иудейства, означенные Ницше, принимаются Горьким без какой-либо корректировки, с аналогичным Ницше чувством уважения. Но у Горького юдофильская позиция, в отличие от Ницше, заявляется, как единственно для него приемлемая, без каких-либо оговорок, или метафизических рассуждений насчет двоякой роли, которую, якобы, сыграли евреи в истории обретения духовных ценностей современного европейского сообщества.
В отличие от Ницше и других немецких философов ХIХ столетия, он видит в иудействе (иудаизме) – не досадный анахронизм, а самобытный феномен, особый, наличествующий только у еврейского народа, тип духовности, не уступающий по своей значительности современному христианству.