Горький вкус любви
Шрифт:
В тот день, Воронцову позвонили из больницы, когда они поужинали и Маша мыла посуду. Девушка помогала Дмитрию Михайловичу все эти 5 сумасшедших, полных надежды и тревоги дней тем, что тоже дежурила в реанимации около его отца. Как раз во время ужина они обсуждали улучшение состояния Михаила Алексеевича в последние сутки, что давало право надеяться на хороший исход. Однако звонок из больницы разрушил абсолютно всё.
— Да, это я. — услышала Северцева, пока мыла посуду. А затем, голос Дмитрия изменился. Он стал таким, как у человека, который сорвался и летит в пропасть: полным отчаяния, боли и желания умереть. — Когда? — глухо
— Что с Михаилом Алексеевичем? — спросила Маша, хотя уже знала, чувствовала ответ.
— Умер отец. Пол часа назад. — Воронцов с трудом сдерживался и это было слышно. Он уронил голову на руки.
Мария почувствовала какое-то опустошение, сердце болезненно сжалось. Она тихонько подошла, села рядом и погладила мужчину по голове, ничего не говоря. По её щекам покатились солёные слёзы. Девушка чувствовала его боль. Они так и сидели вдвоём в его большом доме, куда так внезапно пришло несоизмеримое горе.
В конце концов, Дмитрий поднял голову, взял её за руку, гладившую его, поднёс ладонь Маши к своей щеке и посмотрев на неё, совсем потемневшими, до тёмно-синих, глазами, проговорил:
— Маруся, не уезжай завтра, я не справлюсь один. — она кивнула и обняла его.
Следующие дни были очень тяжёлыми. Подготовка к похоронам, во время которой пришлось более пристально следить за Ириной Костантиновной-мамой Воронцова. Мария оставалась с ней, помогала по дому, пыталась говорить, слушала её счастливые воспоминания, окрашенные болью потери. Перед глазами девушки вставала, как в реальности, история крепкой и дружной семьи, история маленького мира Воронцовых…
Ирина Константиновна рассказывала, как они с мужем познакомились, как просто и без всяких торжеств расписались в ЗАГСе и потом разошлись по рабочим местам, как праздновали свадьбу в маленькой комнатке общежития, куда молодая Ира переехала к мужу, как получили первую жилплощадь во владение, как родился сын-их самая большая награда…
Северцева слушала внимательно и часто не могла сдержать слёз. Настолько искренними и тёплыми были воспоминания Воронцовой о любимом и единственном муже, с которым они прожили в браке 51 год.
Все эти дни до и после похорон, Дмитрий Михайлович проводил, в основном, уединившись в кабинете и совсем редко выходя из него. Даже Баффи, который пытался хоть как-то высказать хозяину своё сострадание, он не пускал туда. Маша старалась не беспокоить его, не заходила сама, хотя пару раз мельком видела, когда дверь была приоткрыта, что он сидит среди множества фотоальбомов и всё время курит свою любимую трубку.
Пропал тот самый Воронцов, с которым девушка познакомилась в СИЗО. Теперь это был напрочь убитый горем человек. Даже выражение лица и глаз поменялось. Теперь там всё чаще угадывалось что-то детское: страдание и боль, но того, молодого Митьки, беззаботного студента, у которого впереди целая жизнь. «Не мудрено, » — думала Мария — «все мы, сколько бы нам ни было лет, остаёмся детьми, а особенно, когда теряем самое дорогое-родителей».
Прошла неделя после похорон, а Дмитрий Михайлович, всё так же продолжал вести затворническую жизнь. В Адвокатской палате ему дали временный отпуск, забрав текущие дела, телефон он отключил, не отвечая даже друзьям.
Однажды ночью, Северцеву разбудил звонок. Это была Ирина Константиновна. Девушка очень удивилась, отчего же она звонит
Маша тут же подорвалась и помчалась в кабинет. Адвокат спал сидя в кресле, на столе всё так же были разложены фотографии Михаила Алексеевича.
— Дмитрий Михайлович! — она подошла к нему и решительно подёргала за плечо. Мужчина проснулся.
— Что случилось? — каким-то чужим, непохожим на свой, охрипшим голосом спросил он.
— Дмитрий Михайлович, ваша мама звонила. Ей очень плохо с сердцем. Надо ехать!
— Подожди… — он потёр глаза. — Почему она тебе звонила?
— Может потому, что вы телефон отключили? Собирайтесь, поехали! Я вызову скорую, обещала Ирине Константиновне. — и девушка «испарилась» из его кабинета.
Они собрались достаточно быстро и доехали до Москвы тоже быстрее обычного, учитывая, что ночью дороги разгружены.
У Воронцовой уже была скорая, врачи диагностировали сердечный приступ. Маша с Дмитрием провели у Ирины Константиновны всю оставшуюся ночь и только утром, когда она сама попросила их уйти, покинули её квартиру.
Утреннее солнце залило улицы города, снег блестел под светом этого зимнего, негреющего светила. Люди спешили на работу и по делам, Воронцов смотрел на всё печальным взглядом.
— Спасибо тебе, Маруся. — произнёс он, когда они вышли из подъезда и оказались во дворе, около его машины. — Если бы не ты, с мамой могло быть всё хуже.
— Дмитрий Михайлович, я, конечно, может и не права, и, наверное, не имею права этого говорить, но вы поступаете неправильно. — он внимательно посмотрел на неё.
— В чём?
— Вам очень плохо, вы потеряли близкого и дорогого человека, пожалуй, самого дорогого в своей жизни, я всё понимаю, всё чувствую… Но… Вы слышите только свою боль. Это неправильно и эгоистично по отношению к Ирине Константиновне. Уйдя в себя, вы не замечаете насколько плохо ей. Она лишилась самого ценного-любимого человека. Да, у неё есть вы, но ведь понятно же, что у детей всегда своя жизнь и это, наверное, правильно, таков жизненный закон. А у неё был только Михаил Алексеевич, с которым они провели не много, не мало, пол жизни! Человек, с которым она узнала что такое настоящее счастье, рядом с которым случилось всё, что она когда-либо испытала. Это как лишиться частицы себя… И сейчас, когда это произошло, она даже не видит поддержки от родного сына. А ведь она женщина, она слабее, несмотря на то, что кажется сильной. Простите, что я это говорю. Просто… Оплакивая отца, не потеряйте мать. Мёртвому вы уже не поможете ничем, кроме молитвы о нём и памяти. Обратите внимание на живых. — девушка замолчала. Дмитрий сделал пару шагов и сел на лавочку, стоящую у подъезда. Маша тоже опустилась рядом.
— Ты права, Маш. — наконец вымолвил Воронцов. — Я только сейчас, кажется, понял, насколько ты права. Какая же ты мудрая, девочка… — он вдохнул морозный февральский воздух. — Я действительно совсем ослеплён горем так, что забыл о главном-о том, что не только я потерял отца, а и мама потеряла мужа, опору, любимого человека. — он замолчал. Было видно, насколько тяжело ему даются слова об отце. Малейшее воспоминание ранило душу снова и снова, как ранят мельчайшие осколки, коснувшиеся кожи.
— Надо жить. — как-то особенно, но в то же время просто, сказала Северцева, взяв его под руку и заглянув в глаза.