Горькое молоко -2. Тюремный шлейф
Шрифт:
– В нашем малосемейном общежитии живёт половина педагогического состава школы. Все шьют, и мы друг от друга учимся.
– Я тоже могу шить, – признался ей Беда, – меня мама научила. Она во дворце культуры после завода преподаёт курсы кройки и шитья. Иногда шью себе брюки и друзьям.
– Это хорошо. На кусок хлеба всегда заработаешь. Но я тебя пригласила не на кружок кройки и шитья. Я хочу поговорить именно по этому поводу, – она пальцем указала на окно, откуда раздался звон стекла. – На педсовете сегодня, самой обсуждаемой личностью был Сергей Беда. Есть мнения большинства, что это проделки
– Зинаида Васильевна, я знаю это большинство, – сделал серьёзное лицо Беда. – Это директор и завуч! – Я постоянно ощущаю груз подозрений на себе, чтобы в школе не случилось, и привыкнуть к этому не могу. Иногда злость такая накатывает на меня от незаслуженных обвинений, что мне хочется натворить, что – ни будь звонкое, но я умею себя в руках держать.
– Я очень рада, что ты в данный момент находишься здесь в моей квартире. Это ещё раз подтверждает, что свои мысли в отношении тебя, я правильно сегодня излагала. И в будущем, я бы не хотела видеть тебя под окнами Михаила Ивановича. Будем считать это как моё поручительство за тебя и прошу, отнесись ответственно к моим словам?
Сергей от выпитого чая согрелся и разомлел, ему приятно было слушать Зинаиду Васильевну. Она говорила, словно бальзам на душу лила. Слушая её, ему казалось, что он не только не участвует в стекольных погромах, а и слыхивать о них не слыхивал. Он сидел перед ней, как невинный младенец, ну просто небесный ангел, залетел чайку на минутку попить и выразить своё негодование, земным хулиганствам уличных мальчишек.
– Я, Зинаида Васильевна, не позволю себе такого, и не понимаю тех пацанов, которые чинят такие вещи, тем более в зимнее время. Это, ни в какие рамки не лезет. А если в квартире маленькие дети находятся или престарелые люди. И не дай бог, камушек в голову попадёт. Пиши, пропало. Как можно? – возмущался Беда.
Беда на этот раз, показался учительнице очень искренним. Его убедительная речь сняла все подозрения с Сергея.
– До удивления хорошо рассуждаешь, если бы ты каждое баловство своё, так анализировал и занимался самовоспитанием, цены бы тебе не было. И мечтать прекратил на уроках. Ну, что у тебя за мечты? – они несбыточные. Мечтаешь о шапке невидимке, или хочешь проходить сквозь стену. Пойми, – это всё утопия. Тебе не претит мечтать о спортивных рекордах, высшем образовании.
– Об этом не мечтают, а ставят цель перед собой, – не дал он ей выразить патетическую нравоучительную мысль.
И вновь он её удивил, своей яркой и логической речью.
В ответ на его слова ей сказать было нечего. Он оделся, поблагодарил её за чай, попрощался и вышел на улицу.
***
Наступила весна, после обильных зимних осадков, под тёплыми лучами солнца снег таял на глазах, создавая бурные потоки луж. Без резиновых сапог по улице пройти невозможно было, но сапоги не каждый мальчишка обувал на себя из форса.
Когда промачивали ноги, они спускались в подвал, снимали с себя мокрые брюки и носки, клали на горячие трубы, на подсушку. Когда процесс сушки заканчивался, они снова выходили на улицу, подразнить своим геройским видом участкового, который нередко наблюдал за ребятами не с улицы, а из окон своей квартиры второго этажа в доме, где жили практически
В весенние каникулы освободили Юру Лба по фамилии Волков. Он пришёл в подвал в тюремном бушлате и в сталинской фуражке. На ногах были яловые сапоги, которые судя по их затрапезному виду, зону топтали не одним хозяином. Лоб по – старому позывному постучал в дверь. Войдя в сарай, при слабом освещении свечки его вначале не узнали, но когда он гаркнул:
– Бей сходняк пацаны. Малину не палите, я пришёл на время, прохорята заменить.
– Лоб, ты что ли? – заорал Дюк.
– Я, собственной персоной, – уже более спокойным голосом ответил Лоб.
Обнявшись, поздоровавшись со всеми, он присел, на дверь заменявшую скамейку и служил так же топчаном, когда кто – то оставался на ночлег. Он начал снимать с себя сапоги и мокрые портянки.
– Промок, как судак, пока дошёл до вас. Я смотрю, мальчишки созрели, и не признаешь сходу. Беда молоток, весь в Захара пошёл. Дюк, как был хлыст, так им и остался, только репа возмужала, – а зубы куда дел? – спросил он у улыбающегося Кольку.
– Молочные выпали. Жду, когда сливочные резцы вырастут, – сострил Дюк.
– А, ну жди, жди, смотри, остальные не потеряй, – ответил ему Лоб.
Он, расстегнул бушлат, достал из грудного кармана пачку папирос и пустил её по кругу для желающих, и только потом, ловко выбив щелчком пальцев папиросу из пачки, закурил сам.
– Ну, что парнишки моё освобождение отметим, мне на вахте дали чуточку за работу.
Лоб протянул Дюку скомканную крупную купюру.
– Сходи, ты солиднее всех выглядишь. Возьми водки три бутылки и похавать, вкусненького купи, да хлеба не забудь прихватить. И обязательно всем по пачке сладких сигарет.
Колька взял деньги, сумку и заспешил в магазин. Он действительно был старше всех с Салепом. В прошлом году окончил школу и собирался поступать в военное училище, но операция на лёгких перекрыла все его планы, и ему пришлось по протекции отца устроиться на работу в военкомат курьером. Но со своей мечтой быть офицером он не расстался.
Когда Дюк закрыл за собой подвальную дверь, Лоб, задрал свои голые ноги на сидение, мальчишки увидали на ступнях ног татуировки.
На одной ноге было выколото «пойдёшь за правдой», а на другой, «протрёшь до жопы».
– Лоб, а ещё какие наколки есть, покажи? – попросил Валерка Салёпа.
– Партачки, с малолетки, вы их раньше видали. На взросляке наколку нужно заслужить, как медаль. Там, за самовольную наколку спросить могут. Конечно, я мог много, что нарисовать себе, но, ни к чему это, – разъяснил Лоб.
– Лоб, а брат твой Колька, где сейчас? – вам же одинаковый срок давали, – не отставал от него Салёпа.
– Братец мой Колька, как вы знаете, ещё на малолетке раскрутился, аж на целую трёху. С добавкой ушёл во взрослую колонию. А там до меня слух дошёл, что ещё выпросил себе приличную цифру.