Горное селение
Шрифт:
— Чем? У тебя же нет инструментов.
— У меня всё есть. Я понимаю, что больно резать по живому, но ведь не только сама любимка, но все девки, сколько их там было, возопили и кинулись меня за руки хватать. Какое тут может быть лечение? Ну, я им показала, что не только вежличать умею. Так гикнула, что у них все стёкла в покоях повылетели. Я на Хотича так не орала.
— И что дальше?
— Ничего. Пришёл ихний калека, ты его видел, и сказал, чтобы я сюда шла.
— Правильно. Сейчас будет обед, а завтра с утречка домой пойдём. Я договорился,
Глава 28
На следующий день с утра Арчен и Пася пустились в обратный путь. Обезлюдевший и полуразрушенный город, напоминающий обезлюдевшее и полуразрушенное горное селение, скоро остался позади. Был бы Арчен склонен к чтению морали, он бы непременно произнёс подходящую к случаю сентенцию.
— Зря ходили, — сказала Пася. — Никого в этом городе не вылечили, впустую эликсир растратили.
— Прежде всего, двоих вылечили: солдата и его командира. Но главное, мы заключили мир, наёмники больше не полезут на гору. Без тебя это было бы сделать очень трудно.
— Всё равно. Моё дело — лечить, а не бить стёкла на женской половине. Вон, видишь, у стены женщина с ребёнком сидит. Вот у неё жёлтая чума и тоже страшенный мастит, как у всех чумных женщин. Вот её надо бы лечить, а не стравливать эликсир на барониссимуса. Но теперь женщина умрёт, и следом скончается младенец, которого она держит на руках. А мы идём мимо.
— Не переживай, — Арчен отстегнул висящую на поясе флягу. — Неужели ты думаешь, что я такой простак, чтобы отдать барониссимусу весь эликсир до последней капли? Нет, я малость отлил эликсира как раз в расчёте на такой случай. Пошли, подлечишь скорбящую.
Пася кинулась к женщине, которая даже в беспамятстве не выпустила младенца. Из своей фляги промыла ей загноившиеся глаза, спёкшиеся губы. Приняла от Арчена кружечку с лекарством.
— Хлебни, красавица, тебе сразу полегчает.
В глазах у больной появилось осмысленное выражение.
— Арчи, смотри, как умные люди делают. Платье свободное на шнуровке, чтобы дитя кормить не раздеваясь. Сиськи не стянуты. Если бы не чума, мамочка никакой беды не знала бы.
Пася ловко, словно всю жизнь этим занималась, распустила шуровку на платье. Женщина попыталась было прикрыться, но уже в следующий миг успокоилась. Руку лекарки больная чувствует всегда и не пытается дёргаться.
— Арчи, ты погляди, эта сисенька до чего хорошенькая, век бы любовалась, дочка молоко отсосала, даже чумные чирьи подсохли. А на этой сиське ужас ужасный творится. Сейчас припарки будем делать. Жаль поля капустного близко нету. Ещё можно было бы использовать листья дурнишника, но он здесь не растёт, он выше в горах.
— Так что искать?
— Думаю. Пожалуй, подорожник, пастушью сумку и мать и мачеху. У мать-и-мачехи листья большие — их наверх.
Знакомые травы Арчен нашёл быстро.
Пася за это время вскрыла соседний дом, принесла оттуда воды и какие-то чашечки. Мгновенно растёрла пастушью сумку, промыла листья мать-и-мачехи, изготовив компресс.
— Это что, оно бы и без меня прошло, разве что рубцы на сиське остались бы. А вот здесь без меня никак. Ты смотри, не отворачивайся, мало ли, самому лечить придётся.
— Я же не лекарь, я просто волшебник.
— Просто пень при дороге торчит, так и об него люди спотыкаются. А волшебник должен быть на все руки мастер.
«Странно, — подумал Арчен, — Пасе самое большее восемь лет, а она меня уму-разуму учит. Хотя, лекарка во время повальной болезни быстро взрослеет».
Больная сидела, прижавшись спиной к стене, в расширенных глазах плавала боль. Пася забрала ребёнка, передала Арчену. Расшнурованное платье спустила до самого пояса. Теперь было видно, что левая грудь распухла чуть не вдвое против правой, сосок втянуло внутрь, а под соском расплылось тёмное пятно.
— Видишь, — сказала Пася. — Там страшенный нарыв. Припарками его не вылечишь, надо вскрывать, выпускать гной.
Представить такое Арчену показалось невозможным, но он сказал:
— Давай я оттяну кончик твоего ножа. Ты только покажи, какой формы он должен быть.
— Не… Ножом человека проткнуть много ума не надо. Нож мёртвый, какую форму ему не придай. Тут тоньше надо делать. Ну, милая, терпи, сейчас будет больно.
Пася обхватила больную грудь пальцами правой руки. Пальцы удлинились, тонкие, словно на птичьей лапе, с острыми когтями. Недаром обыватели всех стран почитают лекарок ведьмами. Ноготь на мизинце вонзился в грудь. Женщина застонала. Показалась большая капля тёмной крови, а следом хлынул гной.
Лицо больной, только что красное, мгновенно побелело, жар упал в одну минуту. Пася, словно всю жизнь только этим и занималась, вычистила рану, из которой потекла чистая, светлая кровь, ввела в прокол турунду, смоченную настоем пастушьей сумки, следом наложила кашицу подорожника и под конец влажные листья мать-и-мачехи.
— Вот и всё. Теперь тебя осталось выздоравливать.
— Век поминать буду, — слабо произнесла женщина.
Вот так. Лекарке и спасибо говорить нельзя.
— Ты слушай, — сказала Пася. — Мы сейчас уйдём, так ты до завтра рану не трогай, а там вытащишь турунду, промоешь рану настоем ромашки и снова положишь свежие листья. После эликсира у тебя всё заживать будет мигом. Но больной грудью девочку не корми хотя бы неделю. Молоко сцеживай хорошенько, чтобы нового воспаления не заработать. Всё поняла?
— Поняла.
— За ребёнка не бойся, у тебя теперь молоко целебное. Девочку-то зовут как?
— Никак.
— Это ещё почему?
— Я думала, она умрёт вместе со мной, а если умирающему младенцу дать имя, то он снова родится к новым мучениям. И я решила, пусть она навсегда умрёт без имени.
— Что?! Да ты погляди, какая девка замечательная! Её оглоблей не убьёшь. Жить она будет долго всем на зависть. Имя ей — Хана. А как повзрослеет, станут её называть Пуханой. Это тоже поняла?