Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Многое еще в их руках, — задумчиво сказал Эдибхой, — но это ненадолго.
— Вы ведь знаете, какой это хитрый народ, — сказал Удомо. — Приходится действовать осторожно.
— Теперь нас ничто не остановит! — с загоревшимся лицом воскликнул Лэнвуд.
И снова, как тогда в порту, Мхенди почувствовал, что Удомо словно ушел в себя.
— А как насчет меня? — негромко спросил он.
— Мы поговорим об этом позднее, — ответил Удомо. — Самое главное, что ты здесь.
— Да, — кивнул Мхенди. — Наконец-то я в Африке.
Удомо взял Мхенди за руку.
— Не беспокойся, брат. — Голос его звучал задушевно, совсем
У Мхенди отлегло от сердца, он улыбнулся.
Автомобиль въехал на Холм и устремился вниз.
— Смотрите! — воскликнул Эдибхой.
Теперь они были на западной окраине города. Впереди виднелась высокая трибуна, а вокруг нее, не обращая внимания на жгучее солнце, толпились тысячи людей. Из репродукторов, расставленных по всей огромной площади, гремела музыка.
— Это площадь Свободы, — сказал Удомо.
— Здесь родилась наша партия, — стал рассказывать Эдибхой. — Здесь мы дали клятву верности в тот день, когда Удомо увезли в тюрьму. Поэтому она и называется площадью Свободы. Со временем на ней будет выстроен Дом комитета партии. Здесь мы сообщаем народу все важные решения.
Завидев автомобиль, толпа восторженно загудела. Многие кинулись навстречу.
— Я обязательно напишу историю этой бескровной революции, — взволнованно проговорил Лэнвуд.
Автомобиль остановился. Удомо первым пошел к трибуне. Он держался просто и непринужденно. Его то и дело останавливали. Он внимательно выслушивал всех. Иногда доставал из складок своей тоги блокнот и карандаш и записывал, что ему говорили. Они были уже возле трибуны, когда какая-то старуха крикнула:
— Удомо, Удомо, у меня нет сил пробиться к тебе. Скажи им, чтобы помолчали.
Удомо поднял руки.
— Тихо!
Наступила тишина.
— Говорят, ты мало спишь, — начала старуха. — Вот я и хочу спросить — сколько ты спишь?
— Я здоровый человек, мать. И сплю достаточно.
— Ты мне прямо отвечай — сколько часов ты спишь?
— Я часов не считал. Когда меньше, когда больше.
— Говорят, иногда ты до самого рассвета не ложишься, а утром идешь работать. Правда это?
— Только когда у меня много работы.
— А работы у тебя всегда много? Верно?
Удомо повернулся к толпе и, улыбаясь, поднял руки.
— Мать совсем меня в угол загнала. Вот она какая умная.
Толпа криками выражала одобрение:
— Так ведь твои силы нам нужны, они всей Африке нужны, — крикнула старуха. — Значит, ты должен беречь их.
— Обещаю тебе, мать, буду беречь.
— Спи побольше. Пусть и другие работают. Нам твой ум нужен — ты ведь о всех нас думаешь…
— Мудро говоришь, мать, — ответил Удомо. — Я буду беречь себя.
Он поднялся на трибуну. Селина и остальные руководители партии были уже там. Удомо подошел к микрофону. Огромная толпа стихла. Он говорил негромко, и каждому казалось, что он обращается именно к нему.
— Помните, я рассказывал вам на митингах и писал в нашей газете о людях, которые были со мной в те дни, когда я только мечтал о свободе — о свободе, которую мы теперь завоевали. Вы знаете Эдибхоя. Он все время был среди вас. Это они с Селиной создали нашу партию, когда я сидел вон там. — Он показал на тюрьму на вершине Холма. — Эдибхой, Селина и все вы боролись здесь, а эти люди — мои братья, о которых я говорил вам, о которых писал в газете, — сражались за наше дело в чужой, холодной стране. Они сражались за над. Их оружием было слово, вы читали их статьи в нашей газете. И вот они здесь, перед нами. Нам потребовалось много времени, чтобы добиться их приезда. Мы еще не так свободны, как хотели бы. Многое еще в руках белых. Есть такой зверь, его зовут «иммиграцией». Раньше этот зверь помогал белым владеть Африкой. Помните, я рассказывал о моем возвращении на родину. Мы с Селиной должны были ждать, пока все белые высадятся, и только тогда смогли сойти на берег. В этом был виноват зверь, о котором я говорю — «иммиграция». А сегодня мои братья — вы видите: они тоже черные — первыми сошли с парохода. Выходит, нам удалось укротить этого зверя. Пройдет немного времени, и он будет слушаться нас, как слушается собака своего хозяина. Мы завоюем полную свободу для своей страны. Мы будем действовать твердо, но не прибегая к насилию — если сможем. Если же нам будут мешать, мы найдем другие пути. Как вы считаете, друзья?
— Верно, верно, Удомо! — загремело над площадью.
— Они не хотели впускать сюда моих братьев, но я был тверд. И вот они здесь. Мы должны учиться быть твердыми в тех случаях, когда твердость необходима.
Друзья мои, все вы слышали о стране, которая называется Плюралией. В этой стране пять миллионов белых держат в повиновении свыше сорока миллионов наших братьев — африканцев. Я говорю сейчас как африканец, как вождь вашей партии. Пока что я не могу говорить так же от имени правительства нашей страны. Вы понимаете почему. Как вождь вашей партии я говорю вам — наши братья в Плюралии бесправны. Они пытались восстать, их восстание было безжалостно подавлено. Но они подымутся снова. И настанет день, когда они будут свободны. Вот он — мой брат Дэвид Мхенди — вождь наших угнетенных братьев в Плюралии. Приветствуйте его. Хорошенько приветствуйте. Пусть белые в Плюралии знают, на чьей стороне ваши симпатии.
Удомо подвел Мхенди к микрофону. Толпа встретила его бурными приветственными криками.
— Речи не надо, — шепнул Удомо. — Я потом объясню.
— Я очень счастлив, что я здесь, — сказал Мхенди. — Очень счастлив, что я снова в Африке. Спасибо за радушный прием. — Он вернулся на свое место.
Удомо взял Лэнвуда под руку и подвел его к микрофону.
— Только не надо речей, Том. Я потом объясню. — В микрофон он сказал — А это Том Лэнвуд — один из самых главных наших учителей. Все вы знаете его имя. Все вы читали его статьи. Он первым выразил словами мечту нашего поколения о свободе.
И снова мощный рев толпы поднялся над площадью.
— Друзья мои, — начал Лэнвуд. — Братья и сестры— африканцы! Сегодня счастливейший день моей жизни! Вот она, награда, за долгие годы борьбы и страданий! — Голос его окреп. — И вот оно, вдохновенное начало великого похода всех африканских народов— народов всего континента, включая Плюралию, — за освобождение от ига империалистов и капиталистов…
Удомо дернул его за рукав. Лэнвуд замолчал. Удомо взял у него микрофон.
— Теперь вы познакомились с моими братьями. Вы еще не раз встретитесь с ними. Время для этого будет — будет время и поговорить и развлечься, потому что после стольких лет, прожитых в холодных странах, среди холодных людей, им надо почувствовать тепло ваших сердец. Они — мои гости, мои братья, а значит, и ваши.