Город без огней
Шрифт:
Словно споткнувшись, нет, с разбегу налетев на что-то твердое, Лада упала. Вернее, почти упала. Асфальт прыгнул к лицу, но внезапно из пространства вылетели они, и наступил день. Падающую Ладу неожиданно ловко подхватил Генрих. Девушка упала в обморок. Генрих явно растерялся, стал по-дурацки трясти ее.
Она явно нарушила их покой (Генрих еле успел отбросить в сторону трубу, которую затачивал напильником, Вождь испуганно дернулся, как от удара током, и лишь Сергей остался совершенно невозмутимым). Генрих принял решительный вид, но ничего не предпринял. Тем временем Лада пришла в себя.
Отсюда («отсюда») улица
Генрих продолжал держать девушку на руках, и теперь эта поза выглядела совсем нелепой. Но Лада чувствовала себя такой слабой, что ни за что не слезла бы с рук Генриха.
Вынырнувшие из пространства сидели на поребрике. Генрих сидел первым, и Лада упала к нему, в общем-то, на колени. Нельзя было сказать, что он держал ее на руках — нет, только поддерживал.
Вождь и Сергей рассматривали Ладу. Первый — внимательно и удивленно, второй — просто внимательно.
Что же касается Генриха, то он был поражен. Но, тем не менее, уже успел словить кайф, так как его девизом была латинская фраза «Carpe diem!»
Он всматривался в лицо Лады. Генрих догадался, что она плакала. Лада сделала попытку улыбнуться. «Отлично! — подумал Генрих. — Высыхайте, слезы!»
Он опять не знал, что ему делать. Но в то же время Генрих не мог сказать, что это неудобно.
Лада довольно решительно встала и, словно вспомнив какую-то очень важную вещь, смотрела на сидящего Генриха. Ему даже стало не по себе. На лице Лады мелькнул страх. Она повернулась, чтобы убежать.
Генрих, курящий во дворе. Битое стекло…
Лада убегала обратно. Это страшно возмутило Генриха, и он помчался за ней. Лада бежала быстро, но довольно неэстетично. Генрих вообще перекатывался как куль с дерьмом, но из-за заряда удивления и злости передвигался быстрее Лады, поэтому быстро нагнал ее и схватил за руку.
Страх в глазах Лады. Страх от непонимания того, что происходит.
Генрих понимал ненамного больше Лады, но вел себя невозмутимо. Он спокойно смотрел на нее, не отпуская руки. У Лады вдруг что-то переломилось внутри, и она покорно пошла за увлекающим ее Генрихом. Однако Генрих повел Ладу не назад, к своим друзьям, а в другую сторону.
Аппаратура была готова. Огниц уселся в старенькое кресло и включил ручное управление зондом. Поглядывая на экран монитора, он немного поманеврировал им. Поймав нужный ракурс, Огниц снова включил автопилот и стал пристально наблюдать за происходящим на экране.
И в то же время Генрих еще (или уже ) любовался закатом. Солнце почти зашло, остался только крохотный красно-бурый сегмент. Генрих продолжал стоять у окна и с умным видом глядеть в него. Вдруг он вышел из оцепенения и быстро нажал кнопку на подоконнике; там был целый пульт. Закат мгновенно погас и наступила ночь. Черный силуэт Генриха
Город замер. Не темнота, а смерть опустилась на него. Золотые проспекты были пусты. Город ожидал чего-то…
Генрих включил свет. Он разлился теплым желтым медом по комнате. Стоя на пороге, Генрих подтолкнул Ладу, чтобы она прошла в комнату. Гостья остановилась невдалеке от порога и огляделась.
Комната была захламлена большим количеством вещей, и все они были свалены в беспорядке. На полу валялся плед, настольная лампа и несколько больших коробок с частями от приемников и магнитофонов. На письменном столе высилась гора радиоплат, и за ней Лада не сразу заметила видеомагнитофон. В комнате находилось также множество приборов. Если бы Лада хоть немного разбиралась в этих делах, то отметила бы, что здесь присутствуют аппараты весьма странного и необычного вида, назначение которых не понял бы с первого взгляда и специалист.
Хозяин предложил жестом сесть, а сам куда-то пропал. Исчез в радиодеталях. Чушь! Показалось. Появился. Стал возиться со своим драгоценным барахлом. Лада, пожалуй, не удивилась бы, если б Генрих выкатил из-за письменного стола пушку-сорокапятку или вынул живого марсианина. Но ничего такого не случилось. Генрих сдвигал платы на один край стола, освобождая другой, на котором стоял видак. Выходной кабель магнитофона шел, как ни странно, не на телевизор, а кончался какой-то черной штукой, похожей на громкоговоритель-«тарелку» тридцатых годов. Великий инженер направил раструб «громкоговорителя» на свою гостью и положил палец на пусковую кнопку, нерешительно поглядев на Ладу. Она никак не прореагировала. Генрих вдавил кнопку.
Комната исчезла. Какой-то бред: нарисованная черно-белая карусель… с кроватями. «Спокойной ночи, малыши!» …Кровати умчались в перспективу. Карусель исчезла.
Затикали часы. Или механизм взрывного устройства. Раздался слабый взрыв. Появилось изображение; что-то непонятное, размытое, импрессионистское. Потом — «Шагающие по городу».
Они шагали. Не шли, не перемещались, не топали, а именно шагали. Это был их город. Их.
Город был похож на недавно увиденный Ладой, нарисованный, но здесь этот факт не вводил в заблуждение. Так и было задумано.
Нарисованный город выглядел красиво. Пожалуй, даже очень. А потом наступил день. Ясный июньский день. И словно оборвалась пленка.
Пустота. Темно и тихо. Из ничего появилось что-то; это был Генрих. И Лада узнала, что здесь происходит. Конечно, не до конца и смутно.
Вся катавасия завертелась, когда Огниц повторил открытие Генриха, вернее, его изобретение. Запись мыслей –– вот что не давало покоя Огницу всю жизнь, и теперь какой-то мальчишка, сопляк, научился записывать мысли на магнитофон, как обычные электромагнитные колебания. Надо сказать, что Огниц был, пожалуй, злым гением. В одиночку, как средневековый алхимик, он вел свои изыскания и добивался успехов. На его счету было изобретение машины пространства (пресловутая нуль-транспортировка), он был близок к созданию эликсира молодости, и даже, по непроверенным данным, обладал машиной времени.