Город без огней
Шрифт:
Огниц был талантлив, но был стар. Огниц был… Вот почему он разрабатывал эликсир молодости.
Что дает запись мыслей? Все, что угодно. Огницу — чуть ли не безграничную власть. Генриху –– новый вид искусства. Записать мысли с помощью аппарата Генриха так же просто, как голос с микрофона. В общем, это было что-то вроде миелофона из булычевского бреда. Но в отличие от миелофона аппарат мог не только читать мысли, но и записывать их, а потом воспроизводить. Тут-то и начиналась фантастическая картина: человек, «слушающий» чужие мысли, как бы сам становился человеком, с которого была произведена запись. Ведь он чувствовал то же самое, что и тот человек в момент записи. Мало того, что был полнейший эффект
Когда Огниц узнал об изобретении Генрихом «субъективного кино», то чуть не двинул коней от досады. В принципе он уже завершил работу над этим делом, оставалось только довести мыслетранслятор до нужной кондиции. Так как за этим чудовищем числилось еще много изобретений, он воспользовался одним из них: накрыл Генриха и его друзей колпаком силового поля, откуда они не могли выйти. Вот уже третьи сутки бедняги маялись под этим колпаком, но ничего не могли поделать. Для жизни это не представляло никакой опасности, потому что потребности в воде, пище, воздухе и сне отпали. Сутки растягивались на вечность, делать было нечего — в этом и состояла пытка. Для остальных людей колпака не существовало, они свободно проходили сквозь него. Все, что находилось под колпаком, тоже как будто не было. Единственное, что можно было сделать — это выйти одному из них, больше колпак никого не выпускал — становился просто прозрачной стеной. То, что Лада проникла под него, было случайностью, какой-то накладкой со стороны Огница… Хотя как знать, как знать…
И выручить их могла только Лада.
На пути к колпаку Лада думала об Огнице. Что все это значит? Какая ему выгода от колпака? Если он такой могущественный, то мог бы просто уничтожить тусовку. На гуманного он не похож. Такой не остановится ни перед чем. Объединяться с ними и не думает, хотя это наверняка принесло бы пользу и ему, и им. Почему он объявил себя врагом?
А Генрих просто считал Огница выжившим из ума чуваком. В его жизни уже был такой знакомый — некто Скрылов. Все признаки паранойи, в том числе и мания величия. Он считал себя выдающимся режиссером. Весь балаганчик, которым он заведовал, похохатывал за его спиной. Жалкие спектакли, которые он ставил в промежутках между пьянками и пребываниями в больницах, могли разве что выдавить слезу из какой-нибудь сентиментальной бабули. Кончил он плохо, как и все параноики.
Огниц был копией Н. Ю. Скрылова. Он отличался от Скрылова только одним — тем, что не кончил плохо. Он вообще еще не кончил.
Лада и Генрих подошли к колпаку.
Они не знали, что невидимый зонд Огница, парящий в воздухе, позволяет ему все видеть…
Идти было трудно. Это был еще один из сюрпризов сегодняшнего дня-ночи –– ноги Лады то ли увязали в асфальте, как в глине, то ли какая-то огромная сила тянула ее назад, к колпаку, –– и что же тут происходило, понять было невозможно. Впрочем, Лада старалась ни о чем не думать — ей надо было идти.
Навстречу шли люди, они с удивлением смотрели на Ладу. Не обращая на них никакого внимания, Лада продолжала двигаться вперед, все больше и больше отдаляясь от колпака.
Тусовка с тревогой смотрела за ней.
Путь резко свернул, и Ладе пришлось
Обрезок стального прута подвернулся под ноги совсем уж некстати, и — падение в бездну, и снова эта проклятая чернота…
…Они лежали на асфальте вповалку, не двигаясь. Лежали долго, пока не наступило утро. Никто не проронил ни слова.
Грязная речка несла свою грязь к морю. Она была настолько грязна, что… Впрочем, на берегу грязи тоже хватало.
До горизонта тянулась мертвая, истерзанная экскаваторами земля. На горизонте дымил завод. Среди брошенного хлама — это были громоздкие балки, обрезки труб — пробивалась редкая трава. Лада сидела на одном из них — а времени уже явно не хватало. Она оглядывалась назад и вбок –– но оглядываться было совершенно не на что, и поэтому Лада тупо уставилась в одну точку перед собой.
Времени не было. Или почти не было. Пожалуй, это уже не имело значения. Можно было еще немного посидеть и поразмышлять на философские темы, а потом…
Ладе не очень-то размышлялось, но зато она сидела. Сидела на обрезке трубы, и он казался ей достаточно комфортабельным. Лучшего в этом пейзаже и не придумать.
Было пасмурно — довольно темно. Не доносилось ни звука. Несмотря на это, Огницу удалось подкрасться к Ладе незамеченным.
Он вылез из-под моста, который соединял один берег дерьмовой речки с другим. Подойдя близко к обрезку трубы, на котором сидела Лада, он остановился; стоял, пока она не подняла на него невидящие глаза. Тогда он медленно наклонился и поцеловал Ладу.
Огниц ожидал какой угодно реакции –– что она даст ему по морде, или разрыдается, или выкинет что-нибудь еще –– но Лада, мельком взглянув на Огница, снова уставилась на трещину в земле. Огниц постоял немного рядом с Ладой (это выглядело довольно глупо) и, наконец, пошел в сторону завода. Один раз он оглянулся. Лада продолжала сидеть как изваяние.
…Быстро мелькали какие-то яркие, цветные картины… Я жива? –– удивилась Лада. –– Но этого не может быть. Не может быть. Ведь что-то случилось, что-то серьезное. Что-то страшное. Иначе и не могло быть. Иначе не могло бы быть то, раз я ввязалась в эту историю. Я, наверно, погибла. Или… что это? Падение… и… Времени все равно уже нет. Времени нет. В любом случае я не помогла им, дала только ложные надежды… Я –– не герой.
То ли утро, то ли ночь, то ли еще Бог знает что. Светло, хоть солнце где-то там, за горизонтом, вокруг никого нет. Допустим, что так и должно быть.
Лада лежала на дороге, цела и невредима. Разве что синячки. Но это, скорее всего, мелочи.
Она поднялась, глядя себе под ноги. Было страшно снова оказаться в незнакомом месте. Пересилив себя, Лада посмотрела сначала в один конец проспекта, потом в другой. Никого не было. Чтобы делать хоть что-то, Лада пошла, как она полагала, на восток.