Город без огней
Шрифт:
Утро, третье утро. Уже третье утро на этом проклятом поребрике. Их спасала от сумасшествия одна надежда: Лада жива. В глубине души каждый верил в то, что это последнее утро здесь, на асфальте.
Взошло бледное солнце, дурацкое и ненужное. Оно не грело.
Лада
Странный какой-то дом. Хрущевский, пятиэтажный. На первых этажах таких домов обычно располагаются гастрономы или булочные. А тут –– электростанция. Э-лек-тро-стан-ция…
Лада открывает дверь и входит. Тяжелый черный запах горелой изоляции. Дверцы всех силовых шкафов открыты, шины оголены. Есть ли на них напряжение?..
Человек, заснувший на пульте, не проснулся при появлении Лады. Он заснул, по-видимому, очень крепко. Уткнулся лицом в прохладную металлическую панель, словно пытался обнять весь огромный пульт.
Странные сны снились оператору…
Лада подошла к оператору, коснулась его рукава. Он даже не пошевелился. Вдруг Лада увидела, что его руки обуглены. Не веря, она затрясла тело. Безвольно мотающаяся голова повернулась лицом к Ладе. Оно было синим.
Она нашла в себе силы выйти из электростанции. Но куда идти? Все это было слишком для психики. Улица шла под уклон, и Лада пошла вниз. …Она не замечала, что асфальт уже кончился и под ногами чавкала земля, а потом тихо шелестел песок…
«Что же дальше?» –– уныло думал Генрих.
Солнечный гривенник поднимался все выше и выше, но в городе по-прежнему никто не появлялся.
Разговаривать никому не хотелось.
Все чего-то ждали. Слишком уж тихо было. Значит, скоро должно произойти что-то.
Послышался шум мотора.
Шум приближался. Наконец из-за поворота вынырнул светло-голубой автомобиль…
Огниц!!!
Все вскочили как по команде. Генрих яростно сжимал кулаки, хоть это и было для него не свойственно. Ну что ж, раз ты сам сюда пожаловал, сейчас поговорим…
Машина промчалась мимо, даже не снизив скорости. Генрих, Вождь и Сергей в бешенстве выскочили на проезжую часть… и недоуменно переглянулись. Им удалось выйти из зоны действия колпака.
Автомобиль Огница быстро скрылся за поворотом.
Лада лежала на берегу. Вокруг было тихо и пустынно. Ее волосы мокли в воде. Она была без сознания.
К ней подошел Генрих, стал приводить в чувство. Он снова был в великой рассеянности.
Лада открыла глаза и посмотрела на него в упор. Ее взгляд выражал только тоску. Когда же все это кончится?..
«Спокойно, –– как бы сказал Генрих. –– Все хорошо. Ты представляешь, все уже хорошо. Все просто замечательно. И это навсегда, понимаешь?»
Она перевела взгляд на Серегу и Вождя, стоящих чуть поодаль. Посмотрела на Генриха. Снова поглядела на них.
Они стояли словно скалы. Да, на них можно было опереться. На них можно было положиться. Но на этот раз непонятным было только одно: возле них стоял старый патефон, неизвестно откуда взявшийся, и работал…
Вставало солнце.
Комната Генриха наполнилась солнцем.
Странно, но оно все-таки взошло, и, похоже, окончательно. В его свете комната казалась пустой и словно утратившей свою магию. Теперь ясно была видна ее планировка –– обычная планировка комнаты в современном многоэтажном доме.
Косые лучи светила били прямо в окно и рисовали на стене розовые параллелограммы. Было очень светло, но Лада крепко спала.
Она спала, уткнувшись лицом в подушку и накрывшись толстым теплым одеялом, словно боясь замерзнуть вновь. Солнце медленно подбиралось к ее лицу…
Генрих сидел на кухне Лады точно так же, как вчера сидела она. Перегнувшись через подоконник, он внимательно глядел вниз. Казалось, что больше всего на свете ему хочется увидеть Поток...
…Раз уж невозможно снимать в цвете так, чтобы
в полной мере гарантировать точность художественного выражения,
значит, надо делать только черно-белые фильмы.
Федерико Феллини. «Делать фильм»
Грязно-свинцовым стал город, а улицы опустели, хоть был и день. Осень или лето, зима или весна –– не разберешь.
Свинцовая грязь.
Но мы находимся в движении. Да, мы движемся. Теперь наша задача –– двигаться, и, может быть, когда-нибудь сможем влиться в Поток.
И улицы гонят нас по своим спинам. Улицы без сна.
Но почему мы должны снимать немое кино? Почему? Разве мы немы? Мы не открываем ртов, но общаемся друг с другом. Это не наше кино. Это кино далекого прошлого. Оно уже давно умерло, это кино. Его нет. Оно просто ненастоящее. И мы не будем его смотреть!