Город без огней

 Земля стремительно поворачивалась затылком к солнцу. Будем считать лицом город, улицу и дом, где жила Лада.

Такое случалось каждый вечер, но сегодня у Лады было необычайно угнетенное настроение. И поэтому вечер выглядел особенно страшно.

Самым страшным было то, что за вечером неизбежно наступит ночь, а ночь –– это тьма.

Капля солнца зависла над крышами старых домов. Это был целый мир крыш –– до горизонта. Большинство крыш было зеленое, а солнце –– цвета помидора. День был очень ясным, и кончался вот таким рыже-помидорным вечером. Как всегда, солнцем был сожжен весь запад. Стороны крыш, обращенные к светилу, были словно политы маслом и сверкали, а тени были глубокими, густо-коричневыми.

Это был нормальный вечер для города –– похоже, люди не замечали ничего необычного. Сравнивать закат с гигантским пожаром забито, да и бессмысленно. В конце концов, пожар-закат –– это не землетрясение и не война. То, что не представляет опасности, не отвлекает внимания обывателя.

Тот факт, что движения всех вдруг замедлились и стали напоминать работу водолазов, тоже никого не удивил –– мало ли что может случиться. Медленными стали не только движения людей, медленной стала вдруг вся жизнь –– жизнь людей и машин, деревьев и зданий. Свой темп не с чем было сравнить, поэтому люди так же целеустремленно шли потоком. И шли потоком автомобили. А деревья и дома стояли на своих местах — так было всегда.

И во дворе дома, где жила Лада, все было вроде бы по-прежнему, двор остался двором. Кто-то со смаком бил своему оппоненту морду. Кто-то играл в футбол. Кто-то делал еще что-то…

Поток…

Некто разбил стекло, стоящее у стены. Почему, зачем –– в этом он не отдавал себе отчета. Но ноги в черных ботинках остервенело били и топтали осколки. Солнечный свет переливался в них всеми цветами радуги.

Поток. Поток был все-таки странен. Автомобили мчались неспешно, молча и целеустремленно. Поток был бесконечен. Каждый автомобиль был до боли одинок в этом потоке, но так было заведено. Они мчались; никто ни обгонял, ни отставал. Сегодня они были предельно сплочены одной целью — ехать. Вперед. Ничего больше не существует. Только Поток.

Лада смотрела на крыши домов, на заходящее солнце. На маленьких людишек. Поток не был ей виден…

Ее окна выходили на улицу, и Лада не видела происходящего во дворе.

Там был неизвестно каким образом попавший сюда Генрих. Он принципиально стоял к нам спиной и курил «Беломор», далеко отводя правую руку в сторону при стряхивании пепла. Генрих как будто чего-то ждал.

Наступила ночь. Черная и слепая.

Лада, сжавшись в комочек, сидела на полу у батареи и плакала. Она плакала от того, что день прошел. День прошел, и ничего не изменилось. Никто не пришел к ней, и она ни к кому не ходила. Не к кому было сходить в гости, даже просто поболтать. Да и что бы это изменило?

У Лады не было друзей и подруг, она была одинока. Лада жила в ирреальном мире, и этому мог позавидовать

какой-нибудь сюрреалист, но Ладе было от этого очень тяжело. Она никого не понимала, и ее никто не понимал. И не хотел понять.

Ей казалось, что все ее ненавидят.

Каждый день, каждый вечер Лада чего-то ждала. Каких-то перемен. Одиночество хватало за глотку. Но ничего не менялось.

Ночь раскинулась над городом. Темная, какая-то южная ночь. Фонари не могли рассеять ее мглу.

Лада не могла ждать больше неизвестно чего. Не переставая плакать, она выбежала на улицу и побежала куда глаза глядят…

Зонд рассекал густой вечерний воздух. Он словно сироп обтекал элероны машины; были отчетливо видны турбулентные завихрения. Аэродинамика, впрочем, мало волновала Огница — такой аппарат не был предназначен для скоростных полетов, зато мог долгое время висеть в воздухе или передвигаться со скоростью пешехода. Времени оставалось немного, но зонд должен был прилететь в точку назначения вовремя.

Генрих рисовал женские портреты. Он был творцом интима, героем бессонных ночей и еще бог знает кем. Наконец, он был романтиком.

Он не знал, хороший ли он портретист или посредственный. Портреты рисовались мысленно. Но от этого они не становились хуже… Генрих рисовал их постоянно. Даже на этой странной тусне. В данный момент он был далеко-далеко…

Город пуст. Мгла словно смола залила все, существовали лишь бледные островки света окон, уличных фонарей и фар редких автомобилей. На улице, по которой бежала Лада, никого не было. Днем движение было невелико, а сейчас и вовсе замерло.

Чернота. Странная чернота… Черная.

А у Генриха, как ни странно, был еще вечер. Закончив рисовать, он подошел к окну и стал глядеть на закат, на который с таким страхом смотрела Лада.

Ночь ослепила. Ее огни включились вдруг в полную силу — пресный мрак на улицах был засвечен их сиянием.

Что-то гнало Ладу дальше и дальше. Что? Она не отдавала себе отчета в своих эмоциях и действиях. Может, это был и страх.

С городом происходило нечто странное — но Лада сперва не заметила этого. Потом она удивилась надуманности перспективы. Казалось, что улицы не существует, только плоскость, дома и фонари, один меньше другого, вот и все. У Лады вдруг возникло ощущение, что она уже испытывала это.