Город грешных желаний
Шрифт:
Она очнулась почти тотчас и знала, что беспамятство длилось лишь мгновение. Ее покрытое потом тело даже не успело остыть под легким дуновением ветерка.
Надо перевязать пуповину… сейчас. Троянда не могла и пальцем шевельнуть от слабости. Еще минутку…
Значит, это случилось. Она родила ребенка. Сейчас она посмотрит на него и узнает… И вдруг Троянда с изумлением почувствовала, что ей совершенно все равно, кого она увидит. Теплая волна пошла от сердца, захлестнула сознание, и Троянда поняла: она будет любить этого ребенка, кем бы он ни оказался. Она уже любит его!
— Госпожа! О… святые апостолы!
Кто это кричит? Троянда с усилием повернула голову и увидела полузабытое лицо своей служанки, искаженное ужасом. Какой у нее пронзительный голос!
— Что вы наделали! Что вы наделали с собой и с младенчиком! О синьор! Синьор Пьетро!
— Погоди, не кричи! Дай мне моего ребенка, — пыталась остановить ее Троянда, но та ринулась в дом, не переставая кричать:
— Помогите! Спасите, во имя неба! Синьор Пьетро! Беда!
Троянда, скрипнув с досады зубами, попыталась подняться. Ну зачем эта дура кого-то зовет? Это ее, Троянды. ребенок, и никому она его не отдаст. Сейчас она возьмет его, наконец-то прижмет к себе… вот только перевязать эту чертову пуповину!
Невероятным усилием Троянда села — и увидела на траве, залитой кровью, окровавленный комочек со скрюченными ручонками. Ребенок… маленький человеческий детеныш! Ни рогов, ни хвоста! Он человек, ох, слава богу!..
И только тут Троянда осознала, что ее ребенок не кричал, не шевелился. Он был мертв. Пуповина обвилась вокруг его шеи и задушила его.
— Троянда! О господи! О-о… что это?!
Аретино ворвался в сад как ураган, и новые, новые лепестки посыпались с розовых кустов на лицо Троянды, на землю, на траву…
Чудилось, всю жизнь Аретино только и делал, что принимал детей. Он перерезал пуповину кинжалом, который всегда носил у пояса, отшвырнул его, перевязал пуповину, сильным движением, вызвавшим у Троянды новый вопль, выдавил из ее тела послед, а потом схватил младенца и ринулся с ним к фонтану.
Троянда видела, как Пьетро обмывает своего ребенка, как освобождает его горло и своим большим ртом пытается вдуть воздух в крошечные приоткрытые губки. А на него безжизненными глазами смотрела мраморная Ниобея и все лила, лила свои слезы, переполнявшие чашу фонтана… Она ведь плакала потому, что завистливые боги отняли всех ее детей, и она знала: все усилия Аретино напрасны, спорить с волею богов бесполезно!
Наконец Аретино тоже осознал это и, осторожно положив младенца на траву, подошел к Троянде:
— Все напрасно. Он умер.
— Он?.. — едва шевельнула та губами, но Пьетро расслышал и кивнул:
— Да. Это мальчик. Сын был бы… Ох, зачем ты так?
Зачем?! Неужели так возненавидела меня из-за Джильи, что решила отомстить?! Но это жестоко… так жестоко!
Он обхватил руками голову и закачался из стороны в сторону.
У Троянды слезы хлынули из глаз.
— Пьетро, прости меня! Прости! Я сделала это ил любви к тебе. Я не знала… понимаешь, я не знала точно твой ли это ребенок, поэтому…
Сквозь залитые слезами растопыренные пальцы, которыми Аретино закрывал лицо, проглянул блестящий глаз.
— Мой ли это ребенок?! — потрясенно переспросил Аретино, опуская руки. — Ты что — изменяла мне?!
— Нет, нет, Пьетро! — вскричала Троянда в ужасе от того, как он понял ее слова. — Я не изменяла, я сама не знала…
— Неужели и тебе удалось совратить содомита? — перебил ее Пьетро. — Что, ты думала, что Луиджи тебя обрюхатил? Или кто? Кто, я спрашиваю?! Ты ведь никого больше не видела, только меня да его. Или кто-то из слуг похаживал к тебе украдкой?
Он в ярости схватил за руку беспомощно распростертую женщину, но вдруг опомнился — и выражение раскаяния и жалости сменило судорогу ненависти на его лице:
— Прости меня, Троянда. Какое это имеет теперь значение! Ребенок умер… Но ты не должна была так казнить себя! Я понимаю: ты раскаивалась. Но неужели ты думала, что я смогу быть жестоким к тебе?! Да что бы ты ни сделала… Кто из нас не грешен! Ты могла бы солгать — я бы поверил. Я бы охотно поверил, что он мой, и любил бы его, как люблю каждого из этого десятка мальчишек и девчонок, которые бегают по моему дому и путаются в ногах у всех. Черт их знает, может быть, и другие Аретинки лгали мне и это тоже не мои дети, но я люблю их всех: черноглазых, голубоглазых, смуглых, розовых…
Я бы даже ребенка Моллы любил, хоть он был бы, конечно, черен как смоль!
— Мол-лы?.. — выдохнула Троянда. — Так она тоже…
— Это было еще до тебя, — отмахнулся Аретино. — Правда, я сказал ей, что выгоню ее вон, если она понесет и родится черный младенец. Вот она и скрывалась: хотела, наверное, увидеть, кто родится, и если бы это был черномазый, она спрятала бы его и убила, а белого с торжеством показала бы мне.
Слезы бежали по вискам Троянды, стекали в траву и впитывались в землю. И кровь ее уже впиталась в землю — как кровь Моллы. Бедная, бедная… как же она страдала, как мучилась. Никто не поймет ее так, как Троянда, — никто!
— О Молла… — всхлипнула она. — Я ведь тоже хотела так же!
— Как? — нахмурился Аретино. — Неужели и ты боялась, что у тебя родится черный младенец? Ты что же, спуталась с мавром?!
— Нет! — выкрикнула Троянда, и рыдания затрясли ее тело. — Не с мавром, а с дьяволом!
Аретино замер с открытым ртом. Потом с усилием пошевелил губами:
— С дьяволом?..
— Да!
Троянда знала, что все кончено, что все для нее закончится сейчас навеки, но больше таить своего греха не могла: