Город призраков
Шрифт:
— Погоди, — перебил меня Вано. — Тебе не кажется странным, что она нам так и не дозвонилась? А ведь у нас не было занято. Только один раз, когда мы с ней же и разговаривали?
Да, это мне не пришло в голову. Мы вернулись в номер после чаепития. И ждали ее звонка. И дождались. Больше звонков не было и телефон потому не был занят.
— К тому же, — продолжал делать выводы мой приятель. — Она сказала Угрюмому, что у нее телефон не работает. Поэтому позвонить она и прибежала к нему. Пообещав, что зайдет еще раз. Но мы совсем недавно убедились, что ее телефон в исправности. Когда сами же вызывали доктора и милицию.
— Может быть, она не хотела звонить со своего номера? — предположил я.
— Да ну! Глупость какая-то! Она что — тайный агент?
— Во-первых, я не первый попавшийся сосед. Во всяком случае для нее, — с достоинством ответил Угрюмый. — А во-вторых, она не могла удивиться, потому что ключи от этого дома были только у нее. Она и адвокат давно дружили с семьей поэта. И когда тот умер, его семья покинула город. А ключи оставила Ларисе Андреевной, чтобы та следила за домом. И одновременно искала покупателей.
Вот это была новость! Оказывается Лариса Андреевна была еще и подружкой Угрюмого! Только этого не хватало! И сама помогла ему укрыться в доме поэта. И не побежала сообщать об этом Гоге… Но что же их связывало? Этот вопрос я и задал. Вслух.
— И что же вас связывало? Извините за нетактичный вопрос.
— Вопрос про чувства всегда нетактичен, — ответил Угрюмый. Он поднялся с дивана. И направился к кривому буфетику. Он шел сгорбившись, втянув голову в плечи. Я вполне мог предположить, что в его глазах накопились слезы. Похоже, не один Ступаков оплакивал смерть этой женщины. Такой невзрачной и такой не запоминающийся на вид. Такой похожей на этот невзрачный и такой с виду спокойный городок. В котором, как оказывается, бушевали недюжинные тайные страсти.
Угрюмый вытащил из буфетика какую-то запыленную бутылку. И, не поворачиваясь к нам, спросил, не желаем ли мы выпить. Мы дружно ответили, что не желаем. Как ни странно, но нас давно уже не тянуло на выпивку. Несмотря на крайне нервную обстановку. В какой-то степени этот городок действовал на нас отрезвляюще. Впрочем, естественно, мертвое царство не располагало к выпивке. К выпивке располагала жизнь.
Угрюмый не обиделся. Может быть, даже наоборот. Поскольку в Жемчужном с выпивкой было туговато и делиться он не хотел. Угрюмый налил себе стопку и залпом ее осушил. И только тогда повернулся к нам лицом. Его глаза блестели. То ли от горя. То ли от выпитой настойки.
— От поэта осталось. У него тут в погребе батарея бутылок. Он их прятал от любопытных глаз. Так что, если что…
— Мы это учтем, спасибо, — поблагодарил я. — И все же… Что вас связывало с Ларисой Андреевной.
— А что, по-вашему, может связывать мужчину и женщину? Вы это и так прекрасно знаете. Любовь… Хотя это, наверное, громко сказано. Потому что любовь была только с ее стороны. Хотя разве невзаимное чувство нельзя назвать любовью. Пожалуй, любовью можно назвать любое чувство. Нам так и не дано узнать, где настоящая любовь, а где фальшь. Эти состояния так незаметно переходят одно в другое, что в конце концов отличить их становится невозможно. Лариса Андреевна полюбила меня из жалости. Хотя это смешно. И, возможно, жалость она и называла любовью. Но это не важно… В моей жизни была только одна женщины, вы это знаете. И я ни на кого не мог ее променять… И вышла довольно комичная ситуация. Если не сказать более грубо — комичная любовь.
Угрюмый вновь себе налил стопку и так же залпом выпил. И вытер губы рукавом клетчатой рубашки.
— Она думала, что меня здесь все ненавидят, презирают и после смерти жены я нуждаюсь в любви. Я же ответил ей любовью только потому, что уже жалел ее. Она так ко мне привязалась. Так поверила что ее жалость — это и есть любовь. И я тоже ее полюбил. Из-за жалости… Ее муж, этот адвокатишко, тоже ее жалел, а любил Веру. А ей не надо было такой жалости от собственного мужа. И она поверила в мою любовь. Хотя это было одно и тоже. Вот и получилась такая комическая любовь.
Мы и не заметили, как быстро опьянел Угрюмый. Пожалуй, он этого не заметил тоже. И это неудивительно. Учитывая, что стопка была стограммовая. А в бутылке, наверняка, был самогон. Который бедный поэт гнал по ночам, в перерывах сочиняя стихи.
Но Вано с удивлением вытаращился на Угрюмого. Он мало что понял из его красивого монолога о комичной любви. Но в любом случае это ему понравилось. И мне показалось, что он даже захотел зааплодировать. Но я вовремя схватил его за руку.
Ко всему прочему нам не нужен был пьяный Угрюмый. Поэтому я попытался вежливо отобрать у него бутылку. Но он прижал ее к груди и не захотел отдавать. Убеждая нас, что он крепкий парень. Я его понимал. Жалел ли он библиотекаршу, любил ли ее, или еще что — неважно. Смерть в любом случае потрясла его. И я вдруг вспомнил, что впервые встретился с ними в автобусе, несущем нас в Жемчужное. Они действительно ехали, сидя на разных сидениях, на противоположных рядах. Но я сейчас уже догадывался, почему они одновременно оказались в райцентре. И у меня ненароком мелькнула мысль. А не догадывался ли об этом и Модест Демьянович, который тоже тогда ехал с нами? И не случайно ли он оказался там? Но пока ответы на эти вопросы не представляли большой важности. И сейчас ничего не оставалось, как призвать на помощь Вано и с помощью силы конфисковать бутылку у Угрюмого.
— Ладно, парень, — успокоил его Вано. — Когда мы уйдем, а это, поверь, произойдет совсем скоро, ты запросто сможешь напиться. К тому же это даже логично. Если тебя вдруг обнаружит здесь Гога, то всегда можно сказать, что ты еще отходишь от тюряги. И тебе нужно расслабиться, а при дочери это делать негоже. Но теперь потерпи. И ответь еще на пару вопросов.
Угрюмый наконец смирился с создавшимся положением. И покорно уселся на диван, обхватив двумя руками голову. Мы на этот раз не стали терять время на вопросы о Ларисе Андреевне, чтобы вновь не вызвать очередной монолог о любви. И сразу спросили о Белке. Но в этом он нам ничем не помог. Вернее ничем помочь не захотел. Он отвечал односложно и вяло. И мы так ничего и не выудили.
Он утверждал, что эту ночь Белка провела в этом доме и никуда не отлучалась. Когда же мы намекнули о маскараде, который по словам Ларисы Андреевны горазда устраивать его дочка. Угрюмый категорично заявил, что подобное Лариса Андреевна сказать не могла, тем более о его дочери. Это при всех она делала вид, что с пренебрежением относится к Белке. Но на самом деле очень ее любила и ни под каким предлогом не смогла бы ее подставить. Мы уже не стали с пеной у рта доказывать, что при создавшемся положении, в каком очутилась библиотекарша, при всем ее отчаянии, она вполне могла наболтать что угодно. Но Угрюмый прочел наши мысли. И решительно заявил.
— Вы, конечно, можете списать все это на шок. Но, уверяю, вы в чем-то ошиблись. Такое Лариса Андреевна не могла заявить. И, если хотите знать мое мнение, я не верю, что она покончила с собой. Во всяком случае, не переговорив с вами. Она горела желанием наказать убийцу.
— Какого убийцу?! — мы с Вано подскочили на месте.
— Обыкновенного убийцу, какого же еще, — чуть заплетающимся языком пробурчал Угрюмый. — Разумеется, убийцу ее мужа.
— Но этого не может быть! — воскликнул я. — Она категорично заявила, что сама убедилась — адвокат покончил собой!