Город Золотого Петушка. Сказки
Шрифт:
Под этими липами Вихровым жить, пока папа Дима не одолеет свою надоевшую болезнь.
2
Давайте разберемся в том, что произошло.
Куда приехал Игорь с папой Димой и мамой Галей? Дело, видите ли, в том, что с болезнью папы Димы врачи дома уже ничего поделать не могли. И сколько они его ни лечили, он только выздоравливал на некоторое время, а потом заболевал опять. Бывают же такие противные болезни! И тогда профессор, который был у папы Димы, сказал и папе Диме, и Николаю Михайловичу: «Друзья! Довольно друг друга обманывать. Все наши усилия — паллиатив!» Он сказал это таким же тоном, каким папа говорил свое знаменитое слово «ерунда». Очевидно, паллиатив — это тоже ерунда, с каким-то оттенком, в котором очень трудно разобраться. «Нужны решительные меры! — сказал профессор. — Давайте попробуем переменить климат нашему больному, хотя бы на одно лето. Иногда это дает поразительный эффект!» И Николай Михайлович, после долгих и очень трудных хлопот, добился того, что Вихрову дали путевку вместе с семьей в какой-то не то санаторий, не то пансионат, где можно было жить все лето с мамой Галей, которая боялась отпустить его одного в такое далекое путешествие, и с Игорем, которого не с кем было оставить дома. Вот почему Вихровы отважились на свой вояж — с одного конца Советского Союза на другой. И вот почему папа Дима то и дело бормотал себе под нос: «Ах да Колька-молодец!» А Колька — это и был Николай Михайлович, давний друг Вихрова.
Ну, вот теперь все понятно, кажется.
А те высоченные липы росли возле дома, где пришлось жить Вихровым.
И вот первая ночь на новом месте, где мы вылечим папу Диму. А мы вылечим его — это я вам обещаю! Уж если папа Дима сейчас дышит, как новорожденный младенец, не чувствуя никаких болей, это уже что-нибудь да значит, не правда ли? А он дышит именно так.
Блаженно заложив руки за голову и вытянувшись с наслаждением во весь рост — этого с ним давно не бывало! — он лежит на постели и слушает что-то.
— Ты что? — с беспокойством спрашивает мама, не зная, как отнестись к тому, что папа Дима молчит и молчит.
— Я слушаю, Галенька! — отвечает папа.
— Что же ты слушаешь? — вновь спрашивает мама.
— Тишину! — говорит папа непонятно.
— Фантазии! — говорит мама и, уютно сунув руку под голову, тотчас же засыпает. Кажется, ее вахта окончилась…
А Игорь, притихнув, как мышонок, долго не может уснуть.
Неясный, спокойный, ровный шум несется откуда-то, не стихая ни на минуту. Он слышится непрерывно, но в нем то ли слышатся, то ли угадываются какие-то накаты. Ах, какой это хороший шум.
— Папа, это что? — спрашивает Игорь шепотом.
Папа тотчас же отзывается таким же шепотом:
— Это море, Игорешка! Спи, а то нам обоим от мамы попадет!
— А какое оно?
— Завтра увидишь.
— А оно большое?
Папа, немного помолчав, неожиданно отвечает:
— Большое! Это тебе не аля-ля! — и смеется в подушку.
Это слово напоминает Игорю летчика, самолет и все их коротко-долгое путешествие. И вот вновь видит он, как текут облака бесконечною чередою под самолетом и накатывают друг на друга с ровным шумом. А-а! Это облака трутся друг о друга, но Игоря уже не беспокоит это. Он садится за штурвал, задергивает все занавески и говорит: «Надо потренироваться!» — и летит слепым полетом до тех пор, пока не пробивает все на свете облака…
Пробив облака, он зажмуривается от яркого света, который бьет ему в глаза. Чуть отодвинувшись, он прячет глаза в тень и широко открывает их. Фу ты! Какое большое окно! Да мы уже не в самолете! А в окно видна яркая-яркая зеленая листва. А на листках — роса, такая красивая, такая радужная, прильнула и не шелохнется. А в открытое окно, как и ночью, слышится тот же немолчный шум…
Игорь поднимается с подушки.
Папа Дима и мама Галя спят. Глубоко, крепко, со вкусом.
В распахнутое окно льется прохладный живительный воздух. Лучик солнца, разбудивший Игоря, крадется по полу, к маме Гале и шепчет потихоньку: «А вот я тебя сейчас разбужу, засоня!» И ему не жалко будить маму, разоспавшуюся маму Галю, у которой, словно у девочки, красная заспанная щека и волосы рассыпались по подушке в беспорядке.
Еще очень рано. Об этом говорит какая-то пичуга, беспечно севшая у самого окна на веточку, почти не стронув ее с места. Приложив крохотный клювик к одной росинке, пичуга выпивает ее и говорит: «Чивик-чиви!», что, вероятно, обозначает на птичьем языке: «Очень вкусно!» Игорь опять хочет лечь. Но в ту же секунду застывает в изумлении с открытым ртом…
Внимание его привлекает какой-то шум — шуршащий, хрустящий, щелкающий. Игорь оборачивается к окну.
Вчера папа Дима бросил на окно память о Дальнем Востоке — большую, матерую кедровую шишку, купленную им в каком-то сибирском аэропорте неизвестно зачем. Шуршит, хрустит, пощелкивает сейчас именно эта шишка! Собственно, не шишка, а… Игорь боится перевести дыхание, чтобы не спугнуть то, что представилось его взору — на самом подоконнике сидит рыжая белочка и грызет вихровскую шишку.
Весело поглядывая на Игоря, она шелушит чешую шишки, вытаскивает орешки, ловко разгрызает их и с явным удовольствием ест неожиданный гостинец. Зубки ее сверкают, лапки в непрестанном движении. Летят в сторону чешуйки и скорлупа. Защечные мешочки белки набиты до отказа, она немало потрудилась над шишкой, и мордочка ее стала совсем круглой, оттого что щеки оттопырены. На мгновение белочка настораживается, заметив движение Игоря, несколько раз мигает своими маленькими, черненькими, словно бусинки, глазками и спрашивает: «Ты меня не обидишь? Не обидишь? Не обижай, пожалуйста! Шишка такая вкусная!»
Сон это или не сон?
Игорь тянется с постели к окну. Белочка недовольно фукает: «Ну что, тебе жалко, да? Фу, какой нехороший!» Она отступает назад, распушив свой широкий хвост и шевеля коготками передних лапок, которые она держит на весу. Но вслед за этим она вдруг кидается опять к шишке, хватает ее своими крепкими зубами и — прямо из окна! — прыгает на ветку дерева. Роса цветным дождем проливается с листьев. Белка все выше и выше взлетает на дерево и исчезает из виду. Если бы не скорлупа на окне, Игорь не поверил бы, что только сейчас рыжая белочка угощалась на окне его кедровой шишкой и что она — вот воришка! — утащила дальневосточный гостинец с собой, в свое гнездо…
В одних трусах Игорь вскакивает на подоконник вслед за белкой. Глядит настороженно на родителей — ах, как они спят! — и прыгает в окно.
3
А за окном — приволье, простор, красота неописуемая…
Недвижно стоят невиданной высоты черемухи. Жасмин распространяет вокруг нежнейший свой аромат. Липы — те липы, которые так поразили папу Диму и маму Галю, — неподкупной стражей выстроились у самого ажурного заборчика, отделяющего сад от дороги, по которой с мягким шумом уже пролетают куда-то машины. Вокруг тихо, удивительно тихо — ни малейшего дуновения ветерка. Застыла листва дерев. Только время от времени нарядный клен, словно разминаясь, шевелит то одним, то другим своим широкопалым листом и вновь замирает, подчиняясь этой торжественной утренней тишине, еще не взбаламученной людским говором… Лужайка, поросшая ласковой травкой, расстилается прямо перед окном, Игорь бухается в нее, в росяную прохладу — у-ух!
И тотчас же он видит: по влажной траве, разбрызгивая росу по сторонам, стараясь не замочить шерстку и высоко подпрыгивая, по лужайке мчатся белочки — одна, другая, третья! — это Игорь спугнул их своим появлением. Они играли тут, гоняясь друг за другом. А сейчас — удирают без оглядки. Точно живые огоньки, взметываются они из травы, расстилая по воздуху свои распушенные хвосты, и тогда видны их беленькие брюшки. На мгновение падают они в траву, Игорь видит их рыжие спинки. А потом опять, словно языки пламени из разметанного костра, белки взлетают над травой. За ними остается зеленая тропка сбитой росы.