Город Золотого Петушка. Сказки

Нагишкин Дмитрий Дмитриевич

— Помнишь, как смотритель кричал тебе: «Вы надорветесь! Это просто невежливо — не слушать меня»? — спросил Андрис.

Янис молча кивнул головой.

— Дядя Янис! А почему на соборе петух, а не крест? Василий Михайлович обо всем рассказывал, а об этом не сказал.

Каулс сказал:

— Дело хитрое. Видишь ли, был Христос, а у него двенадцать апостолов. Ну, близких, что ли, друзей, учеников. Потом, когда Христа стали преследовать и он должен был скрываться, перешел, так сказать, на нелегальное положение, его выдал один из учеников, Иуда.

— Предатель, — сказал Андрис. — Как Янсонс!

Отец досадливо поморщился:

— Ну

что за глупости ты говоришь, Андрис? Ну, когда Христа арестовали, то учеников стали допрашивать — кто он такой, кто его хорошо знает, кто с ним связан. И вот один из них, Петр, сказал, что он не знаком с Христом и что он видит его в первый раз, что он не работал вместе с ним, и все такое. Отмежевался от него. Его три раза вызывали на допрос. И он три раза категорически отказывался. Следователи уже решили, что с ним делать нечего. А тут запел петух. Дело уже было под утро, и Петру стало стыдно, что он изменил своему учителю, и он ушел и стал проповедовать то, что говорил Христос. Вот лютеране и сделали на своих храмах петуха, чтобы он не давал о Христе забывать. Понятно? Крест-то есть у каждого, а честь — нет.

— Спасибо, Ян Петрович, — сказал Игорь.

Каулс сказал Андрису:

— Ты свободен, сынок, можешь идти гулять. Не приходи слишком поздно.

Ребята вышли. Солнце клонилось к закату. По небу медленно плыли красные облака. Прохладный ветер веял откуда-то порывами. Шевелились верхушки лип, шелестя листвою под его напевами. Далекий гудок пронизал окрестность. В высоте пролетел самолет, точно красная стрекоза. Поток машин на шоссе ослабел, лишь одиночные машины, мягко шурша колесами, изредка проносились мимо. Дорога была погружена в синеву — тень от прибрежных перелесков скрыла ее от вечернего солнца, и так ярко светились рубиновые огни машин и светляками мелькали на дороге подфарники, включенные водителями…

— Ты у птенцов был? — спросил Игорь.

— За них можно не беспокоиться, — сказал Андрис весело, — Аля и Ляля находятся при них бессменно. Единственно, что им грозит, — это опасность умереть от обжорства. Их целый день кормили. Я уже остановил это дело — надо же бедным птенцам поспать, да и ласточкам некуда деваться! Смешно, и они, может быть, за все эти дни тоже первый раз поели по-настоящему: как ни прилетят с добычей, у гнезда куча народу. Посидят-посидят на ветке, сами съедят, что принесли, и опять влет.

— А Андрюшка? — спросил Игорь.

— Ничего.

— Не верю я ему, — сказал горячо Игорь.

— Ну, может быть, он не такой плохой, — возразил Андрис. — Хотя и мне он не нравится, но я не думаю, что со вторым птенцом он что-нибудь сделал. После того? Не может быть!..

Но плохо об Андрюшке думали не только Андрис с Игорем.

Едва подошли друзья к дому отдыха, как к Игорю подлетели неугомонные Аля и Ляля.

— Мы тебя ждали, — сказала Аля.

— Есть одно дело, — заявила Ляля.

— Мы решили, — сказала Аля.

— Пионеры решили, — поправила Ляля сестру.

— Что?

— Установить дежурство у гнезда. Не нравится нам Андрюшка — он так жадно глядит на птенцов. Ну, честное слово, как кошка. Того и гляди, схватит когтями.

Андрис нахмурился и недовольно сказал:

— Девочки! Ну разве можно так, что вы на него так! Обидно же!

Но Аля и Ляля рассмеялись в один голос.

— Ой, Андрис! Совсем ему не обидно. Мы когда решили установить дежурство, то первую очередь дали ему. Он в самый солнцепек жарился у гнезда и не давал никому кормить птенчиков, у всех отбирал корм и давал птенцам сам все до последней крошки!

— Бедная Наташка вся обревелась, он ее не подпускал к гнезду. Она побежала к матери. Та явилась и сказала, что птенцы не Андрюшкины, а общественные и что он не имеет права. Она подняла Наташку на руки, и та кормила птенцов, пока у мамы не заболели руки и она не сказала, что все это чепуха и ей некогда.

— Ну вот видите! — сказал Андрис.

— Но он такой неуравновешенный, — сказала Аля. — Возьмет и ночью утащит все гнездо к себе в постель.

— В общем, Игорь, на твою очередь приходятся самые поздние часы дежурства, с одиннадцати до полной темноты. Ты живешь ближе всех к гнезду. Так?

— Ну конечно, — ответил Игорь.

Успокоенные Аля и Ляля помчалась домой, взметывая на бегу одинаковыми косичками.

9

Мягкий мох делает неслышными шаги и упруго подается под ногами, отчего походка приобретает какую-то невесомость и легкость. Ветви деревьев спускаются до самой земли, образуя зеленые шатры вокруг стволов. По высоченным соснам тянется вверх дикий виноград, десятками плетей он оплетает стволы сосен, цепляется за каждую шероховатость красной коры и лезет, лезет все выше и выше, густым покровом пальчатых листьев укрывая сосны, отчего кажутся они уже не соснами, а экзотическими пальмами. Интересно, выдержат ли побеги винограда, если по ним попробовать карабкаться на верх ствола?

Игорь примеряется, шаря в толще листвы руками, чтобы уцепиться за лиану потолще, и мысленно ободряет себя — ведь ствол высокий и если сорвешься, то дров будет немало! Но сосна вдруг говорит:

— Нечего и пытаться! Все равно ничего из этого не выйдет.

Вот тебе и раз! Игорь невольно опускает руки, готовые вцепиться в виноград, и несколько отступает от сосны.

— Я это утверждаю, — говорит сосна.

Игорь сует руки в карманы. Подумаешь, кому какое дело?

Но сосна, оказывается, имеет в виду совсем не Игоря и его намерения. Ее занимают другие материи, и она развивает свою мысль:

— В свое время педологи подходили к каждому ребенку, как к идиоту или мерзавцу в потенции, заранее готовые обвинить его во всех семи смертных грехах, и этим своим недоверием немало испортили хороших ребят, зачислив их в гнусную категорию трудновоспитуемых или даже «неполноценных». Если эти ребята не стали все же ни идиотами, ни мерзавцами, то это не заслуга педологов.

Какие-то знакомые интонации слышатся в этом голосе.

— А в наше время, которое никак нельзя назвать прекраснодушным, ибо для прекраснодушия время еще далеко не наступило, появились педологи навыворот. Они начисто исключают фактор пережитков капитализма в сознании людей, искривления морали, фактор взаимовлияния людей. Они забывают о разности характеров, наклонностей. Они «агитируют» ребят вместо преподавания им определенных правил общежития, которых не дано никому нарушать — ни взрослым, ни маленьким… «Сделай ради папы, ради мамы, ради тети», — говорят они, пытаясь внушить что-то ребенку. И он делает им одолжение. Делает одолжение! И вот вырастает субъект, сознающий, что он может это одолжение сделать, но может и не делать, и как часто эта система дает осечку тогда, когда общественная необходимость и желание субъекта вступают в противоречие.