Город
Шрифт:
– Что с дедушкой? – заорал он, перекрывая треск пламени.
Она показала ему нож в боку у Бартелла. У мальчишки округлились глаза.
– Помоги! – взмолилась она.
Они взяли старика за руки и, что есть мочи цепляясь за бревна, совместными усилиями попытались поднять. Увы – их совокупная сила с безвольным грузом совладать не могла. Эмли раздосадовано вскрикнула и с ужасом оглянулась. Дальние балки мостика уже чернели от жара, от них валил дым, и ветер уносил его в ночь.
Мальчик беспомощно смотрел то на нее, то на огонь. В свете пламени его лицо казалось желтым. Эмли поняла: он успел пожалеть о том, что решился помочь ей.
– Уйди! – сказала она ему.
Но он лишь мотнул головой и снова попробовал поднять старика. Одна ступня Бартелла сорвалась с балки, нога закачалась над пропастью переулка. Эмли крепко обняла отца и яростно шикнула на мальчишку:
– Уйди! Мешаешь!
Лицо у паренька вытянулось, он нехотя повернулся, чтобы идти к своим. Но не успел он перебраться на подоконник, как навстречу выдвинулся еще чей-то силуэт, против света выглядевший темным. Это был взрослый мужчина, и он быстро выбрался к ним на мостик. Только тут Эм узнала в нем того поджарого светлоглазого солдата, что наблюдал за домом. Миновав мальчишку, он живо оказался подле нее. Она вдруг почувствовала, как дрожат руки, измученные непомерными усилиями, а ноги свело судорогой от неудобного положения – на корточках на узком бревне. Эм посмотрела вниз. Бледные пятна обращенных к ней лиц поплыли перед глазами, стали двоиться. Она поспешно отвела взгляд и посмотрела на солдата.
Тот успел протянуть руку и схватить Бартелла за плечо.
– Пусти! – сказал он девушке. – Я понесу!
Она лишь с ужасом взирала на него, не торопясь передоверять ему беспомощного отца. Но был ли у нее выбор? Этот незнакомец мог оказаться и спасителем, и убийцей. Она в любом случае не очень-то могла ему помешать.
– Решай быстрее, времени мало. – Он посмотрел куда-то за ее плечо.
Эмли кивнула и немного ослабила хватку.
– Свяжи ему запястья! – велел ей мужчина, осторожно опустившись подле них на колени.
Она с новым испугом уставилась на него, потом сообразила, что было у него на уме. Живо сдернула матерчатый кушак и перекрутила его. Солдат держал, а она обматывала кушаком широкие запястья отца. Эм затянула узел так надежно, как только могла.
Солдат осторожно повернулся на балке и подставил спину:
– Перекинь его руки мне через голову!
Она так и сделала. Пока они возились, Бартелл вроде начал приходить в себя. Во всяком случае, его руки на шее солдата отчетливо сжались.
– Ты же не поднимешь его, – прошептала Эм.
– Есть идеи получше? – Солдат посмотрел на нее даже с некоторым любопытством.
Не дожидаясь ответа, вдохнул поглубже и стал разгибать колени, отрывая Бартелла от бревна. Однако старик перевалился у него на спине, солдата мотнуло, нога соскользнула. Он тяжело упал на колено, при этом левая рука проехалась по косой балке – разорвалась и ткань, и кожа под ней. Для охваченной ужасом Эмли время замедлило ход, она видела, как солдат ухватился за нижнюю балку, как буграми вздулись мышцы у него на плечах… Он передвинул Бартелла поудобнее, и тут-то Эм увидела у него на предплечье знакомый знак в виде буквы «С», белый на незагорелой коже. То самое клеймо, о котором расспрашивал ее Бартелл… которое он рисовал в грязи Чертогов когда-то давно… да и теперь порой в задумчивости чертил… Кто же он, этот незнакомец, отмеченный непонятным клеймом?
Солдат между тем застонал от усилия, рванулся вверх – и, выпрямившись, оторвал-таки Бартелла от балок моста. Тот глухо охнул, прижимаясь к его спине. Очень медленно, бережно перемещая руки и ноги, мужчина потащил свою ношу к спасительному отверстию окна. Эмли, пугливо оглядываясь назад, следовала за ним как можно ближе и, если удавалось, поддерживала Бартелла за поясной ремень, силясь облегчить солдату работу.
Когда они приблизились к окошку, женщина и двое мальчишек вылезли навстречу – и все сообща они затащили Бартелла через подоконник внутрь. Как только солдат смог снять его руки со своей шеи, он без промедления метнулся обратно и схватил за руку Эм.
В это же мгновение у нее за спиной взревело пламя, пыхнуло жаром и раздался треск, на который откликнулись пронзительные голоса снизу. Едва Эм успела ступить на карниз, как мост рухнул у нее за спиной. Солдат помог девушке удержаться. Она благодарно улыбнулась и спрыгнула с подоконника так легко и изящно, словно выходила из богатой кареты.
Оба тут же упали на колени подле Бартелла.
– Надо вытащить нож, – сказал солдат. И посмотрел на молодую женщину, мать мальчишек. – Неси чистые полотенца, тряпки, что еще там… Будем кровь останавливать!
Вдвоем они затащили Бартелла на низкий топчан, и мужчина извлек нож из раны. Внимательно осмотрел ее и прикрыл чистой ветошью. Та промокла так быстро, что у Эм оборвалось сердце. Солдат бросил окровавленную тряпицу и прижал к ране чистую ткань. Затянул повязку, грубоватую, но надежную, и поднялся.
– Не давай ему двигаться, – велел он женщине. – Захочет пить, напои. – И повернулся к Эмли. – Он у тебя крепкий. И выживал после худших ран, чем сегодня.
– Спасибо, – прошелестела она.
Наглотавшись дыма, она почти утратила голос. Но что тут можно выразить словами? Поэтому она лишь улыбнулась и кивнула.
Солдат посмотрел на нее. На перемазанном сажей лице странно выделялись глаза в светлых ресницах. Эмли запоздало вспомнила, что этого-то человека она так боялась. А еще она почувствовала, что смущается и краснеет. С чего бы?
– Кто ты? – прошептала Эм.
– Меня зовут Эван Броглан. – Он откашлялся, избавляясь от наполнившего легкие дыма. – Много-много лет назад твой отец спас мне жизнь…
Она не ответила, и он спросил:
– А ты, наверное, Эмли?
Она кивнула.
– Скажи-ка мне вот что, Эмли… Твой отец когда-нибудь упоминал человека по имени Фелл Эрон Ли?
Часть четвертая
Добродетельный сын
21
В раннем детстве Фелл жил большей частью по чужим людям. Позже, в казармах и полевых лагерях, где в основном проходила его жизнь, он слышал, как товарищи рассказывали о своих матерях. Послушать их, это все были святые женщины, истинные ангелы: добрые, улыбчивые, полные участия и любви. Сам он считал себя напрочь лишенным сопливой чувствительности. Когда суровые и жесткие мужики чуть не слезы с глаз утирали, ему трудно было такое понять. А временами становилось даже противно. Он много раз видел, как насиловали и калечили женщин, – и отворачивался, и окаменевшее сердце в его груди даже не екало. После чего та же самая солдатня, которая творила все эти непотребства, всхлипывала над винными кружками, повествуя о своих добродетельных матерях и нежно любимых сестренках, таких невинных и чистых…