Городской пейзаж
Шрифт:
Однажды майским вечером, когда владельцы автомобилей, приехав домой, включили противоугонные устройства, проверили, бренча ключами, дверные замки и, влюбленно окинув прощальным взглядом затихшие возле тротуаров машины, разошлись по домам; когда владельцы телевизоров, в ожидании программы «Время», с ленцой поглядывали на экраны, скучая без футбола или детектива, которых не было в программе светло розовеющего за окнами вечера, — в этот сиреневый и спокойный час в квартире на четвертом этаже,
Мелодичный его перезвон поперхнулся, но снова огласил квартиру ксилофоническим аккордом и опять в напряжении умолк, зудя над дверью. Кто-то нетерпеливо жал на кнопку, как это всегда делала почтальонша, приносившая пенсию старой соседке Клеенышевых.
Но на площадке стоял очень худой и бледный мужчина среднего роста в коричневой куртке из кожзаменителя и держал в руке картонную папку. Когда Ра отворила дверь, он все еще нажимал на кнопку. Он посмотрел на нее так, будто имел право на нетерпение, и, как бы тоже имея право, шагнул в прихожую.
— Это получается опять так, ага, — сказал он, оглядывая узкий коридор и тощие вешалки по стенам. — Боровков Афанасий Степанович. — И протянул сухощавую руку с набухшими жилами, которую Ра не осмелилась пожать.
Человек был похож на какого-то маленького, но вредного начальника. Взгляд его бесцеремонно вперился в растерявшуюся Клеенышеву, которая была в этот час одна в квартире, занимаясь перепечаткой скучнейшей, но очень выгодной рукописи, надеясь заработать на ней около ста рублей. Звонок застал ее за работой, и она не на шутку испугалась, встретив суровый взгляд незнакомца.
— Что вы сказали? — спросила она так вежливо и так приветливо, как только могла.
— Боровков, Афанасий Степанович, — повторил опасный гость. — Вы работали на машинке. Я рассчитал. Четвертый этаж, окно с фасада, третье от угла. Так, ага… Я не мог просчитаться. Проходил мимо и услышал.
— Нет, — еле слышно ответила Ра Клеенышева, понимая с ужасом, что это какой-нибудь инспектор, который пришел по ее душу. — То есть, я хотела сказать, я не успеваю и поэтому беру домой… Не хватает опыта…
— Получается опять так, ага… Жаль. Я думал здесь, — сказал он с равнодушием смертельно уставшего человека. — Вы? Или, получается, я опять?
— Что?
— Не писатель?
— Какой писатель? Что вы, товарищ Боровков, то есть Афанасий Сергеевич… Что вы! Вы ошиблись. У нас нет.
— Степанович, — строго поправил гость. — Хотя… Стихи, стихи! Все пишут стихи. А я нет! Я — книгу. Но я не виноват. Ни в чем. И могу доказать. — Боровков в задумчивости умолк, переложив из руки в руку свою папку, а потом произнес восторженно-тихим полушепотом, полукриком: — Докажу только в книге! Когда напечатают. Вы еще пригодитесь мне. Как вас зовут?
Ра всплеснула руками и с недоумением воскликнула:
— Я ничего не понимаю! Вам кто нужен-то?
— Евтушенко. У вас есть полчаса времени? —
— Нет, зачем же… Нет. Я очень занята, — заторопилась Ра. — Извините! Извините, а что вам нужно? Я ведь ничего не понимаю в вашем деле.
Но было поздно. Боровков повесил вонючую куртку на крючок и, не выпуская из руки картонную папку красного цвета с белыми тесемочками, сказал:
— Надо договориться об условиях. Так, ага. Это ваша комната? Третье окно от угла с фасада…
И сказав это, прошел в комнату, словно и на это имел право. Дверь в комнату была полуоткрыта, но Боровков проскользнул в свободный проем боком, не задев ни двери, ни стояка.
— Ну что это такое! — только и сказала Ра плаксиво и жалостливо, не зная, как ей поступить. — Что это такое! — говорила она, проходя следом за ним. — Я никого не ждала. У меня не убрано. Ну что это такое!
Страдальческая улыбка исказила зябкое, точно мурашками подернутое, болезненное лицо Афанасия Степановича Боровкова.
— Никто! Но неужели и вы? Имеете дело со словом… Святое дело! Перед вами человек, который много лет вынашивает вот здесь, — Боровков стукнул себя по груди. — Вот здесь вынашивает главную книгу. Пришел к вам… Какое имеет значение! Убрано или нет. Вот здесь! — воскликнул он с неожиданным озлоблением, опять стукнув себя по груди, да так сильно, что Ра услышала глухой гул.
— Но я-то при чем?! Вот интересно! Если надо перепечатать книгу, я хотела сказать — рукопись… Но я совсем не знаю вас. И это как-то странно. При чем тут я, если вам нужен Евтушенко?
От Боровкова нехорошо пахло. Куртка, надетая не по погоде, компрессом распарила его тело, и неистребимый запах пота смущал Клеенышеву.
— Может, вы голодный? — спросила она ни с того, ни с сего, разглядывая усталые его и вместе с тем встревоженные глаза. — Извините, пожалуйста… Я не хотела обидеть, но я не знаю… Просто удивительно!
Ни один мускул на лице его не дрогнул, но Ра по какой-то неуловимой перемене во взгляде поняла, что Боровков снисходительно улыбнулся: глаза его, беспокойно-бледные и словно бы раздавленные невыносимой мукой, только теперь разглядели ее, а сухие желтые уши расслышали.
Он ей показался сорокалетним стариком. Лоб с глянцевитыми залысинами, бесцветные волосы, одна засалившаяся прядка которых свалилась серпом на узкий лоб с высоким бугром на темени, — весь вид измучившегося этого человека, с пугающим упрямством вторгшегося в комнату, сбил совсем с толку Ра Клеенышеву. Но, как ни странно, она не боялась его, а насмешливо жалела.
Он сидел перед ней на стуле, положив на колени папку, которую не выпускал из руки, и, смущая Ра напряженным молчанием, чего-то ждал. Она же стояла возле двери и тоже ждала.