Горой
Шрифт:
– - Бог помочь!-- поздоровался я с работавшими.
– - Спасибо...
Громадныя насыпи почерневшаго зерна ужасно походили на муравьиныя кучки, а ходившие по ним люди -- на муравьев. Я сунул руку в одну из насыпей,-- внутри было горячо. Вытащенную из воды пшеницу негде было просушить, и она теперь горела в этих насыпях.
– - Был хлебушка, а стал навоз,-- заметил старик, очевидно, наблюдавший за работой.
– - Отчего мало рабочих у вас?-- спросил я.
– - Да где их взять-то?.. Негде взять,-- вот и пачкаемся. По всей Чусовой ноне наколотило барок-то, ну, народ и разбежался. Наш-то кормилец Зайчик вон какую работу наработал... страсть глядеть. В шести-то барках девяносто тысяч зерна было... Ох-хо! согрешили мы, грешные! Вон девкам по целковому в день платим, а оне, курвы, и знать не хотят... испотачились работой.
– - Сколько барок разобрали?
– - Да, видно, вторую кончают, а там еще четыре стоит в воде. Не знаю уж, когда это мы и подымем их. Главное, сила не берет насчет народу. А Пров-то Михайлыч свое... закутил не на живот, а на смерть. Тоже обидно, хоть до кого доведись.
Я присел на груду барочных досок и смотрел на работу. Разговаривавший со мной старик отправился к работавшим бабам и, вероятно, из желания показать свою энергию, начал их ругать на чем свет стоит. Бойкия чусовлянки, бродившия по пшенице голыми ногами, огрызались, а потом подняли старика на смех. Эта сцена с берега перешла в воду, где хохотали над расходившимся стариком мужики.
– - Палкой-то, дедка, палкой валяй бабенок!-- поощряли голоса.-- Дуньку первую лупани...
Не дождавшись конца этой горячей сцены, я пошел к самому бойцу, до котораго было с полверсты. Это была известковая скала, выдвинувшаяся в реку одним ребром. Наверху лепились мелкия елочки, точно сбежавшияся в игре дети. Кругом разросся угрюмый ельник. Река текла под самой скалой, с тихим ропотом облизывая подножие бойца. При ярком солнечном свете получалась оригинальная картина, пожалуй, немножко дикая, но во всяком случае полная своеобразной прелести. Глаз искал чего-то страшнаго в этом бойце, но страшнаго ничего не было,-- таких "камней" по Уралу разбросаны миллионы. Но весной -- другое дело... Вы не узнали бы картины, когда Зайчик начинал "играть". Река под бойцом, клокочет и превращается в пену; глухой рев несется далеко, точно борются на смерть два разяренных чудовища.
IV.
– - А ведь коней-то я не нашел, барин,-- обявил мне Сосипатр, когда я вернулся в деревню.
– - Вот тебе раз... Так как же я-то буду?..
– - Уж не знаю, родимый мой. Бегал-бегал по лесу-то, точно скрозь землю провалились мои кони. С боталами ходят, далеко слышно... А ты попей чайку покедова, может, они сами подойдут к тому времю. Овод гонит из лесу скотину-то...
– - А на лодке нельзя подняться?
– - Да кто повезет-то?.. Некому, родимый... Работы у нас не изработать. Кормилец-то наш дал вон какую задачу...
– - Какой кормилец?
– - А Зайчик... Им кормимся: чего пошлет, то и жуем. Ласковый он до нас... В прошлую весну барку с медью ушиб, в позапрошлую весну сортовое железко,-- кажинный год хлеб дает. В сам-деде, ступай в избу, там Лукерья все спроворила, а тем времем, может, и кони подойдут.
Ничего не оставалось, как итти в избу и "заняться чайком". Положение было самое безвыходное, и я обругал проклятую дорогу: не повезло с самаго начала,-- значит, так пойдет и до конца.
В избе кипел самовар, а за самоваром сидел сам Пров Михайлыч и пил чай. Тут же стояла на столе бутылка водки и лежала в газетной бумаге какая-то мудреная закуска. Пров Михайлыч принадлежал к разряду настоящих великанов, и его лохматая голова точно была привинчена к широким плечам. Грязная ситцевая рубашка была разстегнута, и из-под нея выставлялась богатырская волосатая грудь. Около стола сидели и Лукерья с Парахой и тоже пили чай. Лукерья была девушка лет семнадцати, белокурая, свеженькая, с розовыми губами и такими красивыми серыми глазами. В простом народе редко попадаются вообще красивыя-женщины, а белокурыя в особенности. В этой Лукерье еще сохранилось что-то детское, что пропадает в зрелой женской красоте.
– - Пожалуйте...-- хрипло проговорил Пров Михайлыч, тяжело поднимая голову: -- а водки прикажете?
– - Нет, благодарю.
– - Ваше дело... Значит, мы с Парахой выпьем.
– - Я и то выпила, Пров Михайлыч... Напьюсь пьяная,-- нехорошо будет.
– - Ну, ну... с солдатки нечего взять: вся своя.
Параха, видимо, конфузилась, но с устатку ей хотелось выпить. После некотораго ломанья она взяла рюмку и выпила ее как-то по-куричьи, маленькими глотками и закинув голову назад.
– - Отлично...-- похвалил Пров Михайлыч и сразу выпил две рюмки, не моргнув глазом, точно два гвоздя заколотил.
– - Ох, захмелела я...-- плаксиво жаловалась Параха, вытирая губы рукавом рубашки.-- На тебе будет грех, Пров Михайлыч.
– - Ладно, ладно... Мне уж заодно маяться-то.
Мы долго пили чай молча. Параха улыбалась и все толкала локтем молчавшую Лукерью. Пров Михайлыч долго смотрел в налитый чаем стакан и задумчиво повторял: "Да... дда-а!". В избе было страшно жарко. Где-то жужжала муха. Вошел старик Сосипатр и по мужицкой вежливости раскланялся со всеми.
– - А... старый колдун!-- протянул Пров Михайлыч.-- Хочешь чаю?
– - Спасибо, родимый мой... Смолоду-то что-то не привык я к вашим чаям, а на старости лет грешить не приводится.
Старик подсел на лавочку и улыбавшимися глазами посмотрел на раскрасневшуюся Параху.
– - Ох, ешь тебя мухи с комарами...-- бормотал Сосипатр,-- размалела!
– - И то размалела...-- соглашалась Параха и кокетливо закрыла лицо рукавом,-- все Пров Михайлыч... его грех.
– - Прову-то Михайлычу не привыкать с бабами возиться... Одна Лукерья чего стоит.-- Ты опять, старый чорт?!-- закричал Пров Михайлыч и ударил по столу кулаком.
– - Дело говорю... Али не поглянулось?..
– - Ты еще поговори у меня!.. Возьму стараго чорта за ногу да прямо в воду.
Женщины переглянулись и хихикнули
– - В воду?-- не унимался Сосипатр: -- этакое ты слово сказал, Пров Михайлыч... А уж тебе-то надо бы ровно знать, какая она такая эта самая вода бывает.
– - Не тронь, Сосипатр,-- вступилась неожиданно Лукерья,-- твое разве это дело?..
– - А ты чего заступаешься... а?..
– - А вот заступаюсь...
– - Утопить бы тебя, курву... Слыхала?.. За хвост да и бросить, как кошку... Ишь выискалась тоже... Убежала, небось, как тогда бурлаки наступили... не поглянулось!..
Пров Михайлыч слушал эту ругань, а потом неожиданно засмеялся. Старик посмотрел на него, плюнул и выбежал из избы.
– - Ишь, как его разбирает, колдуна...-- смеялся Пров Михайлыч.
Лукерья сердито посмотрела на пьянаго купца и опустила глаза.
– - Ну, ты чего на меня-то сердишься, Луша?-- ласково заговорил Иров Михайлыч и потянулся своей волосатой рукой к девушке, но Лукерья еще дальше отодвинулась от него.