Горой

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

IV.

– - А ведь коней-то я не нашел, барин,-- обявил мне Сосипатр, когда я вернулся в деревню.

– - Вот тебе раз... Так как же я-то буду?..

– - Уж не знаю, родимый мой. Бегал-бегал по лесу-то, точно скрозь землю провалились мои кони. С боталами ходят, далеко слышно... А ты попей чайку покедова, может, они сами подойдут к тому времю. Овод гонит из лесу скотину-то...

– - А на лодке нельзя подняться?

– - Да кто повезет-то?.. Некому, родимый... Работы у нас не изработать. Кормилец-то наш дал вон какую задачу...

– - Какой кормилец?

– - А Зайчик... Им кормимся: чего пошлет, то и жуем. Ласковый он до нас... В прошлую весну барку с медью ушиб, в позапрошлую весну сортовое железко,-- кажинный год хлеб дает. В сам-деде, ступай в избу, там Лукерья все спроворила, а тем времем, может, и кони подойдут.

Ничего не оставалось, как итти в избу и "заняться чайком". Положение было самое безвыходное, и я обругал проклятую дорогу: не повезло с самаго начала,-- значит, так пойдет и до конца.

В избе кипел самовар, а за самоваром сидел сам Пров Михайлыч и пил чай. Тут же стояла на столе бутылка водки и лежала в газетной бумаге какая-то мудреная закуска. Пров Михайлыч принадлежал к разряду настоящих великанов, и его лохматая голова точно была привинчена к широким плечам. Грязная ситцевая рубашка была разстегнута, и из-под нея выставлялась богатырская волосатая грудь. Около стола сидели и Лукерья с Парахой и тоже пили чай. Лукерья была девушка лет семнадцати, белокурая, свеженькая, с розовыми губами и такими красивыми серыми глазами. В простом народе редко попадаются вообще красивыя-женщины, а белокурыя в особенности. В этой Лукерье еще сохранилось что-то детское, что пропадает в зрелой женской красоте.

– - Пожалуйте...-- хрипло проговорил Пров Михайлыч, тяжело поднимая голову: -- а водки прикажете?

– - Нет, благодарю.

– - Ваше дело... Значит, мы с Парахой выпьем.

– - Я и то выпила, Пров Михайлыч... Напьюсь пьяная,-- нехорошо будет.

– - Ну, ну... с солдатки нечего взять: вся своя.

Параха, видимо, конфузилась, но с устатку ей хотелось выпить. После некотораго ломанья она взяла рюмку и выпила ее как-то по-куричьи, маленькими глотками и закинув голову назад.

– - Отлично...-- похвалил Пров Михайлыч и сразу выпил две рюмки, не моргнув глазом, точно два гвоздя заколотил.

– - Ох, захмелела я...-- плаксиво жаловалась Параха, вытирая губы рукавом рубашки.-- На тебе будет грех, Пров Михайлыч.

– - Ладно, ладно... Мне уж заодно маяться-то.

Мы долго пили чай молча. Параха улыбалась и все толкала локтем молчавшую Лукерью. Пров Михайлыч долго смотрел в налитый чаем стакан и задумчиво повторял: "Да... дда-а!". В избе было страшно жарко. Где-то жужжала муха. Вошел старик Сосипатр и по мужицкой вежливости раскланялся со всеми.

– - А... старый колдун!-- протянул Пров Михайлыч.-- Хочешь чаю?

– - Спасибо, родимый мой... Смолоду-то что-то не привык я к вашим чаям, а на старости лет грешить не приводится.

Старик подсел на лавочку и улыбавшимися глазами посмотрел на раскрасневшуюся Параху.

– - Ох, ешь тебя мухи с комарами...-- бормотал Сосипатр,-- размалела!

– - И то размалела...-- соглашалась Параха и кокетливо закрыла лицо рукавом,-- все Пров Михайлыч... его грех.

– - Прову-то Михайлычу не привыкать с бабами возиться... Одна Лукерья чего стоит.-- Ты опять, старый чорт?!-- закричал Пров Михайлыч и ударил по столу кулаком.

– - Дело говорю... Али не поглянулось?..

– - Ты еще поговори у меня!.. Возьму стараго чорта за ногу да прямо в воду.

Женщины переглянулись и хихикнули

– - В воду?-- не унимался Сосипатр: -- этакое ты слово сказал, Пров Михайлыч... А уж тебе-то надо бы ровно знать, какая она такая эта самая вода бывает.

– - Не тронь, Сосипатр,-- вступилась неожиданно Лукерья,-- твое разве это дело?..

– - А ты чего заступаешься... а?..

– - А вот заступаюсь...

– - Утопить бы тебя, курву... Слыхала?.. За хвост да и бросить, как кошку... Ишь выискалась тоже... Убежала, небось, как тогда бурлаки наступили... не поглянулось!..

Пров Михайлыч слушал эту ругань, а потом неожиданно засмеялся. Старик посмотрел на него, плюнул и выбежал из избы.

– - Ишь, как его разбирает, колдуна...-- смеялся Пров Михайлыч.

Лукерья сердито посмотрела на пьянаго купца и опустила глаза.

– - Ну, ты чего на меня-то сердишься, Луша?-- ласково заговорил Иров Михайлыч и потянулся своей волосатой рукой к девушке, но Лукерья еще дальше отодвинулась от него.

К моему удивлению, лошади действительно пришли, сами, и через час после чая мы уже выехали из деревни. Сосипатр ехал на рыжей кобыле без седла рядом со мной и смешно болтал голыми ногами, когда лошадь пускалась трусцой. Мы проехали мимо разбитых барок, где теперь все было тихо. Народ только-что пообедал и отдыхал, кому где показалось лучше. Большинство искало спасенья от летняго зноя в тени кустов, некоторые заползли под барочный лом, из-под котораго выставлялись только одне ноги, а двое спали прямо на солнце, раскинувшись в самых отчаянных позах.

– - Так это ваш кормилец?-- спросил я Сосипатра, когда мы проезжали мимо бойца.

– - Прямой кормилец... А то как же по-твоему?.. Целая деревня около него кормится... По-твоему, камень, мол, и вся тут. Тоже камень камню розь, родимый мой. Тоже вот вода... Поглядеть, так оно самое простое дело, а ежели головой своей подумать хорошенько, так она, вода-то, точно-что вода, да не просто.

– - А какая же вода?..

– - Такая... Она вон как подыграла Прова-то Михайлыча. Вот тебе и вода. Тыщ пятьдесят рублей выдула из кармана-то единым духом. Вот она какая...

Меня заинтересовал этот разговор. Старик был разговорчивый, и мы болтали всю дорогу. Лошади знали дорогу и не нуждались в поводьях.

– - Теперь взять Прова Михайлыча,-- разсуждал Сосипатр,-- богатенный купец по Чусовой, денег у его -- страсть. А от кого жить пошел? От матушки Чусовой... Сначала по малости сплавлял разную кладь, больше по межени на полубарках, а потом, как в силу вошел, и развернулся. Вон сколько хлеба ноне скупил, да не привел Господь до конца, значит, довести: Зайчик не пустил... Стой!.. Будет баловаться. Ты играть, и я с тобой поиграю. Вот и вышла игрушка...