Горой
Шрифт:
– - Ведь ты устанешь скоро?-- спрашивал я, с удовольствием растягиваясь по дну лодки.
– - Зачем устану... сызмальства на воде бьемся... привышны... А пристану, так бечевой пойду... не впервой.
Параха молодцовато взмахнула шестом, который едва доставал до дна. Несмотря на малую летнюю воду, Чусовая все-таки представляла и тенер громадную силу сопротивления,-- чувствовалось, как струя била в дно лодки и точно не пускала ее вперед. Падение в некоторых местах было настолько велико, что положительно приходилось плыть в гору. Из сплавных рек Чусовая в этом отношении занимает первое место.
День был великолепный. Скоро сделалось до того жарко, что можно было изжариться в собственном соку. А Параха все помахивала своим шестиком, и можно было только удивляться железной выносливости этого на диво сколоченнаго тела. Ведь эта работа пойдет и час, и два, и три. Каждый шаг вперед покупался громадным напряжением, а лодка шла ровным, мерным ходом, точно работал не человек, а машина. Изредка Параха отмахивалась от одолевавших ее мух, отирала пот с лица и с улыбкой начинала опять мерять дно своим шестом.
Замечательная это река Чусовая... Как все настоящия красавицы, она хороша неувядающей красотой, которая в каждое время года имеет своеобразную прелесть. Весной -- это дикий, неукротимый зверь, который играет с ревом и стоном, бросаясь на теснящия каменныя громады; осенью -- это суровая, угрюмая река, которая льется точно по высеченному в горах коридору; зимой -- настоящая спящая красавица, скованная льдом и запушенная глубоким снегом. Теперь, летом, Чусовая катится в зеленых берегах, мимо бойцов, горных теснин и крутых мысов ленивой струей, которая бурлить и бунтует только на переборах. Что-то такое ленивое и сонное, ласковое и сильное чувствуется кругом... Вон и кустики распушились по берегу и свесили над водой свои зеленыя ветки; вон густая сочная осока зеленым бархатным ковром ушла в самую реку; вон красуются на берегу заливные луга, дремучий хвойный лес, свежие березняки и остальная лесная поросль. Откуда-нибудь из осоки бросается в воду утиный выводок, там насвистывают кулички и разная другая болотная мелочь. Всем и честь, и место, и покой, и только на голых скалах остаются грязнобурыя полосы, обозначающия вешний уровень воды. Глядя на развертывающияся пред вами картины мирнаго горнаго пейзажа, как-то отказываешься верить, что эта же самая река поднимается весной иногда на три сажени и сметает, как пыль, не только траву и кусты, но многолетния деревья. Хороша именно эта дремлющая сила, которая отдыхает теперь, как заснувший богатырь.
Да, мирно и тихо кругом. Горячо печет уральское солнце. Кое-где высыпет на берег мертвая деревушка, попадет гульная лошаде, которая мирно пасется в густой траве, обгонит лодка,-- и опять зеленая пустыня охватит вас своим чарующим покоем, точно плывешь в каком-то сказочном царстве. Вон и каменные дворцы, крепости, башни, валы... Там, высоко-высоко над головой, по уступам и трещинам лепятся горныя ели и сибирские кедры, и кажется, что это не деревья, а живые люди. Вон спрятался за выступом скалы целый военный отряд, выше на скале неподвижно торчит часовой, а там из-за зубчатых стен выглядывают одне головы сказочных богатырей. Не хочется верить, что все здесь мертво и пусто. Воображение ищет движения и жизни, глаз придает человеческия формы дереву, ухо слышит и далекий звон, и окрик часовых, и неясный гул тяжелых шагов... Нет, это одна река, сжатая в каменных берегах, разговаривает сама с собой и разсказывает безконечную сказку.
Мечтаешь с открытыми глазами и чувствуешь, как делаешься сильнее и точно лучше. Даже Параха на время превращается в сказочную улыбающуюся красавицу, которая ведет свою лодку куда-нибудь в замок...
– - Ноне вода у нас страшенная была по весне,-- говорит Параха,-- коломенок страсть сколько убилось... Больше внизу, у Кумыта под бойцами.
– - У Молокова?
– - И у Молокова и у Горчака... Слышь, семнадцать барок один Горчак сел. Страсть была одна... Ну, и верховые бойцы тоже здорово играли. Сила не взяла на барках-то... Человек сотня бурлачков перетонуло, сердешных. Снега больно глубоки были, а весна выпала поздняя, дружная,-- ну, река и взыграла. Теперь чусевлянам на все лето хватит работы: металл добывают из воды, а потом грузить будут на полубарки да сплавлять по межени {Межень -- летняя вода.}.
– - А под верхними бойцами тоже много убилось коломенок?
– - По всей реке... Наши деменевские страсть сколь денег зарабливают с убивших коломенок.
– - А ты?
– - И я робила... только вышла домой-то робятишек проведать. Тоже гребтится... В деревне-то одна старуха осталась. Кому горе да разоренье, а нам хлеб... это с убивших-то барок. Вон под Зайчиком их шесть штук расшиблось... с пшеницей шли. Ну, теперь который месяц кули из реки на берег тащат да сушат, а пшеница так и преет. Да вот сам увидишь...
Мы разговорились. Меня заинтересовала жизнь такой глухой деревушки, как Деменева. Но Параха не умела разсказать, что было мне нужно, т.-е. о других. О себе она говорила просто и толково. Неприглядная эта бабья жизнь. Она вышла за молодого парня, а потом мужа взяли в солдаты. Куда-то под хивинца ушел. После мужа осталось двое ребят.
Куда же идет эта лошадиная бабья работа, заботы, непокрытая нужда? Мне становится жаль Парахи, собственно даже не Парахи, а той солдатки, которая сидит в ней... Что-то такое темное и стихийно-злое есть в человеческой жизни, которое роковым образом становится поперек дороги, как вот эти чусовские бойцы.
– - Скоро, видно, и Зайчик будет,-- говорит Параха, налегая на свой шестик с видимым усилием. В течение трех часов она отдохнула всего раза два, чтобы напиться.-- Краюхина, Прова Михайлыча, слыхивали, может?
Я назвал пристань, где царил Пров Михайлыч.
– - Он самый... Шесть барок убил ныне. Разорится, говорят... Только нечисто дело вышло у него...
– - А что?..
– - Да так... нечисто. Грех случился...
– - Какой грех?
– - Разное болтают: он на зайчиковских мужиков жалится, мужики -- на его... Всяк свое говорит. Конечно, не баская слава про Зайчики ходит, ну, да мало ли что болтают.
III.
Через четверть часа показался длинный мыс, на котором высыпала бойкая деревнюшка дворов в двадцать. Она известна под именем Зайчиков {Зайчик -- вымышленное название: между Кыной и Межевой Уткой такого бойца нет, как нет и деревни.} и получила свое название от страшнаго бойца, который стоит немного повыше деревни. Еще подезжая к деревне, издали можно видеть верхушку большой известковой скалы; она стоит в крутой излучине, в самом прибое, и весной здесь ежегодно бьются барки. Этот боец пользуется громадной известностью у бурлаков; "игристый камешек этот Зайчик веселенький"...
Странно то, что этот боец создал деревню. Нужно кому-нибудь вытаскивать убитыя барки, перегружать металлы и разный другой груз,-- вот и выросла целая деревушка. Страшный боец каждый год давал работу на целое лето.
Вид деревни, как вообще всех чусовских поселков, не особенно привлекателен, и первое, что бросается в глаза, это -- необыкновенная близость леса. Некоторыя избы стоят почти совсем в лесу. По линии берега попадается несколько покосов, есть даже пашня -- и только. Скотина пасется в лесу. Избы разставлены без всякаго порядка; постройка хорошая, благо лесу не занимать стать. Правый берег гористый; левый, где выдался мыс, отлогий, и только вдали синеется горный скалистый гребень. Вообще место неприветливое и дикое. Жители -- раскольники безпоповщинскаго толка, или, как говорят на Урале, кержаки.