Горячие деньги
Шрифт:
– У Томаса все валится из рук, правда, дорогой? – сказала она. Слова были самыми обычными, но желчный тон делал их невыносимо обидными.
Томас поднялся с перекошенным от гнева лицом, его терпению пришел конец. Он сжимал за горлышко верхнюю часть бутылки с острыми, как бритва, зазубренными краями.
Томас взмахнул рукой с бутылкой над Беренайс. Она даже не взглянула в его сторону, самодовольная и уверенная в безнаказанности, не осознавая нависшей над ней опасности.
Малкольм говорил, что у меня быстрая реакция… Я выронил свой стакан,
Томас невидящим взглядом посмотрел на разгром, который только что учинил, на меня. Выронил свою жуткую бутылку, неловко повернулся и, пошатываясь, пошел к двери. Я шагнул к нему и схватил его за руку.
– Отпусти… – Он дернулся, но я удержал его. – Дай мне уйти… Я ничего не могу сделать по-человечески… она права.
– Нет, черт возьми, не права!
Я сильнее Томаса. Я буквально отволок его через всю комнату и усадил в кресло.
– Я задел тебя, – сказал Томас.
– Ничего страшного. Слушай меня. Вы оба слушайте. Это уже слишком. Вам обоим нужно трезво оценить, что происходит.
Беренайс наконец осознала, что ее только что чуть не убили. Она гневно посмотрела на мое левое плечо – пиджак и рубашка были разорваны, из нескольких порезов текла кровь. Беренайс повернулась к Томасу и уже собралась было напуститься на него с ядовитыми обвинениями, но я грубо сказал:
– Заткнись! Не вздумай снова выговаривать ему, какой он неуклюжий. Если ты собираешься выяснить, собирался ли он в самом деле пробить тебе башку – да, собирался. Сядь и заткнись!
– Собирался? – Она никак не могла поверить. Тихо опустилась в кресло. Волосы растрепаны, в глазах – страх и недоумение.
– Ты слишком долго его изводила. Ты что, не понимала, что с ним делаешь? Что унижаешь его всякий раз, как открываешь рот? Что ж, ты добилась, чего хотела! Он теперь совершенно ни на что не способен.
– Милый Томас… – начала она.
– Не говори так. Ты ведь совсем так не думаешь.
Она молча уставилась на меня.
– Если он – твой милый Томас, ты должна помогать ему, ободрять его, а не презирать.
– Я не хочу этого слушать!
– Хорошенько подумай, до чего ты его сегодня довела. На твоем месте я был бы осторожнее. – Я повернулся к Томасу: – Ты тоже виноват. Ты позволял ей все это время помыкать собой. Ты должен был давным-давно прекратить это. Но ты и пальцем не пошевелил. Ты слишком много ей позволял, и она чуть не довела тебя до убийства. Ведь именно это ты и собирался сделать.
Томас закрыл лицо руками.
– Тебе чертовски повезло, что ты не всадил ей эту бутылку в рот или в горло, или куда ты там метил. Этого уже нельзя было бы исправить. Вы только подумайте оба, что тут только что чуть не случилось! Подумайте о последствиях, для вас и ваших девочек. Хорошенько подумайте! Это переходит всякие границы.
Томас пробормотал:
– Я не хотел этого.
– Боюсь,
– Он бы не смог, – сказала Беренайс. Я повернулся к ней.
– Он чуть тебя не убил! Раз уж он так разорвал шерстяной пиджак. Ты уж поверь, он вложил в этот удар все давно копившееся негодование. И скажу тебе, что мне тоже здорово повезло. Я как мог старался увернуться от удара, и меня задело только краешком бутылки, но я прекрасно помню, с какой скоростью она просвистела… – Я замолчал, не зная, как еще ей это втолковать. Я не хотел говорить, что мне чертовски больно, хотя так это и было. Томас обхватил голову руками. Я сказал ему:
– Пойдем. Я тебя отсюда забираю. Поднимайся, братец.
– Не дури! – сказала Беренайс.
– Если он останется здесь, ты бросишься ему на шею?
«Еще чего!» – было написано у нее на лице. Это ей бы и в голову не пришло. Беренайс обиделась. Немного же времени ей понадобилось, чтобы вернулась вся ее желчность. Она снова готова была изводить Томаса своими обвинениями.
– Когда пожарники уезжают, огонь часто снова вспыхивает от углей, тлеющих под пеплом.
Я повернулся к Томасу.
– Пошли. Впереди еще целая жизнь.
Не поднимая головы, он уныло сказал, почти прошептал:
– Ты не понимаешь… слишком поздно.
Я не очень уверенно сказал:
– Нет.
И тут входная дверь распахнулась, впуская девочек, вернувшихся из школы.
Они звонкими голосами заговорили наперебой:
– Здравствуйте! Бабушка сегодня выпроводила нас пораньше. Что тут у вас случилось? Что это за стекло на полу? А почему у тебя на руке кровь?
– Бутылка разбилась, а я на нее упал, – сказал я.
Младшая поглядела на опущенную голову отца, и в ее голосе прозвучали хорошо знакомые материнские нотки неуважения и злости:
– Готова поклясться, что это милый Томас ее разбил!
Беренайс как будто только сейчас поняла, что она сделала со своим мужем, что привила своим собственным дочерям. Это откровение потрясло ее, она попыталась найти какое-нибудь оправдание:
– Если бы у нас было больше денег… Если бы только Малкольм… Это нечестно…
Но у них было две машины благодаря страховому фонду, и новый современный дом, и то, что Томас потерял работу, пока никак не сказалось на достатке семьи: они были несчастливы не из-за денег, и деньги им не помогут.
– Почему ты не пойдешь работать? – спросил я. – Чего ты еще ожидаешь от Томаса? Что он перевернет землю? Он делает лучшее, на что способен.
Quantum in me fuit…
– Я так хотела сына! – неожиданно призналась она. – А Томас сделал вазэктомию. Он решил, что двух детей вполне достаточно, мы не можем позволить себе больше. Это нечестно. Малкольм должен был дать нам больше денег. Я всегда хотела сына!
«Господи, – подумал я, – как же все просто!» Ее несбывшиеся надежды отравили им всю жизнь. Наверное, так и с Жервезом. Как много несчастья из-за невыполнимых желаний, как много загубленных лет…