Горячий пепел. Документальная повесть. Репортажи и очерки
Шрифт:
Уже будучи приговоренным к смерти, он написал в камере рассказ о своей жизни вплоть до ареста.
Детство в крестьянской семье. Как второму сыну, ему предстояло пытать счастье на стороне. Самой завидной долей для тех, кто не унаследовал отцовского надела в деревне, считалось попасть на "государственную службу", то есть стать учителем, железнодорожником или почтальоном. Парню повезло. Его приняли на железную дорогу, и он более десяти лет водил поезда электрички, а потом стал осмотрщиком вагонов.
Первые послевоенные годы. Рождение профсоюза. Не сразу осознал коллектив свою силу, не сразу нашел в своей среде достойных вожаков. Сама жизнь постепенно выдвинула к руководству профсоюзом депо Митака наиболее зрелых, сознательных, убежденных. Естественно, пишет автор воспоминаний, что людьми этими оказались коммунисты.
Сам Такэути не был в числе вожаков. Однако в делах коллектива неизменно шел в первых рядах. Настоящей классовой закалкой стало для него лето 1949 года, когда американские оккупационные власти запретили намеченную железнодорожниками забастовку. Начальство депо Митака тут же объявило, что увольняет всех членов стачечного комитета. Человек триста собрались перед депо, подавленные, не зная, как быть.
Тогда-то Такэути произнес свою первую в жизни речь:
— Кто выбирал стачечный комитет? Разве не мы сами уговорили этих двенадцать человек руководить нашей забастовкой? Смириться — значит показать начальству, что оно всегда может задушить любое наше выступление. Прежде чем согласиться на прекращение забастовки, надо добиться отмены репрессий против двенадцати наших товарищей!
После этой речи осмотрщик вагонов Такэути тоже оказался в списке уволенных. То, что происходило в депо Митака, было характерным для всей Японии. Вопреки стараниям оккупационных властей создать по американскому образцу "послушные" профсоюзы они выросли в большую политическую силу.
И вот, окончательно сбросив маску "ревнителей демократии", американские власти предприняли отчаянную попытку задушить японское рабочее движение. Особенно беспокоил американцев многочисленный и сильный профсоюз железнодорожников, и под предлогом введения новых штатных расписаний было начато массовое изгнание его активистов. 4 июля 1949 года было разом уволено тридцать семь тысяч человек, 13 июля — еще шестьдесят две тысячи человек.
Несмотря на запрещение бастовать, железнодорожники готовились сообща вступиться за своих товарищей. Но тут произошло загадочное событие.
Вечером 15 июля 1949 года из депо станции Митака (близ Токио) вдруг вышел пустой — без машиниста — состав электрички. Сбивая стрелки и шлагбаумы, он на полном ходу врезался в одну из платформ, убив шестерых и искалечив тринадцать человек…
О том, кому и зачем нужен был этот преступный акт, лучше всего судить по реакции властей. Не дожидаясь даже начала расследования, внеочередное заседание кабинета министров объявило крушение в Митаке "красным заговором". На следующее же утро в депо Митака и Накано уже начались аресты коммунистов.
Реакционерам нужен был повод для репрессий, чтобы обезглавить демократические силы и сорвать подъем рабочего движения.
Такэути был арестован лишь через две недели после крушения в Митака. Железнодорожнику принялись навязывать готовую версию: будто бы он проник в ведущий вагон, поднял дугу, каким-то гвоздем включил мотор и, привязав веревку к рычагу управления, пустил состав из депо. С первых же допросов арестованному стало ясно, что ему хотят не только приписать несуществующую вину, но главное — принудить его дать показания о том, что это было сделано по предварительному сговору с коммунистами местной ячейки.
Такэути знал, что вместе с ним арестовано двенадцать человек. После двадцати суток непрерывных допросов, запугиваний, угроз в его измученной голове созрело решение: взять всю вину на себя, чтобы не допустить осуждения других заведомо невинных людей. Он так и сделал, думая, что потом сумеет доказать свою непричастность.
Действительно, показания Такэути не дали повернуть дело туда, куда хотели прокуроры. Всех обвиняемых "по делу Митака", кроме него, пришлось оправдать.
Провокация против коммунистов и профсоюзных вожаков провалилась.
Однако для самого Такэути она обернулась личной трагедией, приговором к смерти.
Пока дело ходило по инстанциям, пока подавались и отвергались апелляции, простой труженик, оказавшийся жертвой провокации, томился в одиночке, причем не просто как заключенный, а как приговоренный к смерти.
…Мы беседовали о стихах. Я сказал Такэути, что, как читатель книги "В ожидании весны". был поражен богатством и глубиной его души.
Устремленный на меня из-за решетки взгляд вдруг стал суровым.
— Суд надо мной был классовым судом, — сказал Такэути, — и мне, пожалуй, лучше бы иметь более жесткое, невозмутимое сердце, чем сердце поэта.
Надзиратель поднялся на ноги: пора прощаться.
Угольные глаза провожали меня из-за густой, как сито, решетки.
Не прошло и года после этой встречи, когда я узнал, что Такэути скончался в одиночной камере. Осталось его письмо, написанное на листках со штампом тюремной цензуры:
"Никогда не ослабевает во мне гнев против политического беззакония, обрекшего меня на смертную казнь по сфабрикованному обвинению. Ради чего, с какой целью мог я пойти на столь тяжкое преступление, как крушение поезда, погубившее несколько жизней? Во всем приговоре я признаю лишь то, что участвовал в борьбе против увольнений. Я убежден, что добьюсь пересмотра дела, и надеюсь, что все люди труда, все поборники справедливости поддержат меня в этом.
Когда я пою сейчас советские песни или листаю журнал "СССР сегодня", перед моими глазами встают Москва, предгорья Урала, сибирские равнины, по которым шествует весна — в зеленых ростках, в набухающих почках, в людских улыбках. Ее дыхание согревает меня даже здесь".
У берегов Лебединого озера
Япония. Лебединое озеро. В середине его — заросли камыша; по берегам облетевшие вишневые деревья; а дальше, за стерней убранных полей, припудренные первым снегом горы.