Горящая колесница
Шрифт:
— Я с такими делами плохо справляюсь…
— Ну, с этим никто не справился бы.
Миттян немножко приободрилась:
— А Сэкинэ-сан ещё не вернулась?
— Наверное, ей трудно теперь вернуться.
— Курисака-сан в полном отчаянии, да?
— Ну, может быть, для него это будет хорошим уроком.
— А я кое-что вспомнила. Эти двое ведь однажды поссорились!
— Поссорились?
— Да, вот именно! Из-за обручального кольца. Сэкинэ-сан хотела просто колечко, которое ей понравилось, хоть камень
«Что ж, похоже на Курисаку, с его упрямством», — горько усмехнулся Хомма, и тут его вдруг осенило:
— Миттян, значит, Сэкинэ-сан говорила, что у неё есть любимый камень? Она мечтала получить только его, хоть он и не соответствовал дню рождения?
— Да-да! Поэтому была ссора.
Прикрыв рукой телефонную трубку, Хомма обернулся к Исаке, который хлопотал на кухне:
— Исака-сан, вы разбираетесь в драгоценных камнях? Знаете, для какого месяца какой камень?
Исака, с половником в руке, захлопал глазами:
— Ну… Как… Знаю то, что и все…
Однако на свой вопрос Хомма получил ответ. После этого он закричал в трубку:
— Миттян, ведь камнем Сэкинэ-сан был сапфир, верно? Его в конце концов она и получила, да?
— Да. Это камень тех, кто рождён в сентябре.
— А если я попробую угадать камень, о котором Сэкинэ-сан мечтала и из-за которого случилась эта ссора?
— А вы разве знаете?
— Я знаю! — произнёс Хомма, чувствуя, как его распирает от гордости, что, вообще-то, было ему не свойственно. — Изумруд, не так ли?
— Вот это да! — закричала Миттян. — Как это вы догадались? Сэкинэ-сан так хотела изумруд! Она говорила, что зелёный цвет ей очень нравится, к тому же этот камень высоко ценится за редкость.
Хомма засмеялся и что-то пробурчал в ответ. «Вся причина в том, что изумруд — майский камень. Кёко Синдзё родилась в мае и хотела, чтобы кольцо было с еёкамнем. Настоящееобручальное кольцо!»
Из трубки послышался голос Миттян:
— Хомма-сан, когда госпожа Сэкинэ вернётся, передайте ей, пожалуйста, что мы беспокоились о ней — и начальник, и я. Скажите, что мы её очень ждём.
Хомма пообещал, а когда повесил трубку, то впервые на мгновение подумал о Кёко Синдзё с осуждением: они-то ведь действительно ждут её!
В это время раздался страшный грохот, который донёсся из прихожей. Это со всего маха хлопнула входная дверь.
В изумлении Хомма и сидевший рядом с ним Тамоцу дружно бросились в коридор.
Это был Сатору. Распахнув шкафчик, он достал металлическую бейсбольную биту, с которой они с отцом иногда тренировались. Из шкафчика выкатились мячи, посыпались
— Сатору, ты чего? Зачем тебе бита? — заорал Хомма, но мальчишка, не слушая, понёсся прочь.
— Я его остановлю!
Вместо Хоммы, которому было бы не угнаться за сыном, вслед ринулся Тамоцу — видимо, почувствовал, что случилось что-то неординарное. За ним, придерживая края фартука, бежал Исака. В конце коридора Тамоцу схватил Сатору за руки, но тот продолжал вырываться. Всё лицо его было в слезах и в грязи. Подоспевшие Исака и Хомма переглянулись. Локти и колени мальчика были все в ссадинах, гольфы сползли, и на голени красовался свежий, расплывающийся прямо на глазах синяк.
— Послушай, наконец! Я же сказал: прекрати! Да не маши ты этим! Хватит, ну!
Стоило Тамоцу вынуть из рук Сатору биту, как тот, словно капризный малыш, сел на корточки и съёжился.
— Подрался? — склонился над ним Хомма. — Если подрался, так что же за битой пришёл? Так только трусы поступают. Зачем ты потащил с собой эту штуковину?
Сын плакал и даже не прикрывал лицо руками. Между всхлипываниями он старался что-то выговорить в своё оправдание, но получалось только:
— Скле… Скле…
— Склероз? — точно попугаи, хором повторили Хомма с Исакой.
— Склероз? — изумился Тамоцу.
— Это собака, — отозвался Хомма. — С ним что-то случилось? Ты его нашёл?
Зубы Сатору заскрипели.
— Он погиб!
— Погиб?..
— Это из класса… Тадзаки, гад. Он Склероза… убил! Говорит: выкинул…
— Что ты говоришь-то? — У Исаки сорвался голос. — Это правда? Сатору-тян!
— Правда! Всё-таки мы узнали…
— Поэтому ты подрался?
— Угу, — раздался откуда-то сверху чей-то голос.
Хомма поднял глаза и увидел Каттяна. Это был крупный, толстый мальчишка, но отделали его не хуже, чем Сатору. Лицо — полосатое от грязи и слёз, а на щеке большой порез.
— Гад Тадзаки убил и выкинул нашего Склероза. Мы, как нас дядя Икари научил… Сле-сле-следствие… Вот он и испугался…
— Неправда! — рыдал Сатору. — Он бы сам нам сказал… Даже если бы его не припёрли… Он ведь хвалился!
— Почему он убил собаку? — Исака всё ещё комкал фартук. Даже его круглые щёчки выражали гнев.
— Потому что держать животных в квартире нельзя нарушение правил.
— Но за это же не убивают!
— Он го-го-гово… гово… — От слёз Сатору стал заикаться. — Говорил, раз нарушаете — можно убить, другим будет пример…
— Зверство, — бросил Тамоцу. — И ты с ним дрался? Тогда я на твоей стороне.
Однако ни Сатору, ни Каттян, похоже, уже не хотели больше воевать. Каттян плюхнулся рядом с Сатору и, сидя на корточках, буркнул себе под нос: