Горюшко от умишка
Шрифт:
– Откажу вам пару канапок, – предложил Михей, – А по удобству, своими руками смастерю присидки, экие скажете?
– За сие спасибо! – обрадовался Чадаев, – Садитесь, будем первичное дознание вести, а после похорон жду снова… через недельку… Свидетельства разумно на бумагу положить…
Вскорости в кабинет вошли Лещёв и Крысоеда, расселись на принесённых с собою стульях.
***
После всех мероприятий, связанных с похоронами убиенного, Туся собрала в одной из каморок дома Скородумовых поминальный обед. За отсутствием родственников, народу на похоронах Герасима было немного, а отобедать остались только Михей с матерью и сёстрами, по сути его и не знавшие.
– Не гадала, не допускала к себе мыслей о смерти, а враз с поминок на поминки…, – посетовала Евдокия.
– Никто не чает смертушку, не ведает грядущее…
– Окромя Свишки убогого…, – напомнила сестре Анна.
– Дажа карточки с Гараней не осталось для памяти…, – пробормотала заплаканная Туся, но вдруг воспряла духом: – А ведь верно… Откель ему было знать, што мне навещал?
– Вещания Свишкины гадать нешто, бает и бает… А кады сбыться должно – утаивает! Потому слухают его ухо на востро, а свершись – ужо и непошто Блаженному обиды выказывать…
– А я не прониклась, к мурцовке свела… Помню, надолго без бед потешил, а за горюшко близкое без внимания пустила? – поддакнула Туся Евдокии.
– Всё одно не исправила бы? – утешил Михей. За столом все затихли, Туся замерла в думах, уставившись на Михея:
– Што ж получается? Не разгони матушка Фаина Михаллна прислугу, не уведи меня Михей, так всех ножом истыкали?
– Можа так… а можа Господь отвёл костлявую?
– Не время Господу преставиться…, – ответили сёстры.
– Благодарствую вам за помощь с похоронами Герасима моего, што подле были… Не осилить было одной, горевала бы до седых волос…, – опомнилась девушка.
– Мы люди мирски… Завсегда поможем… И тот жа Свишка навещал держаться купно, тады и беды отступать будут…, – успокоила Евдокия.
– Я што надумал, маменька, да при своих скажу…, – привлёк внимание Михей, – Пойду на милицейскую службу проситься… Отыщу отцовых душегубов, и кто с Гараней бесчинства творил… В сердце запало, не успокоиться…
– Ох и суматошну ты затею примыслил, Михей… Из столяра в филёры? – всхлипнула мать.
– Столяничать бросать и мысли не имел, маменька!
– Гликось сие как…, – неожиданно поддержала Туся, – Коли станется откупиться от Скородумовых, может и мне кое привлечение от новой власти выпадет?
– Нам с Нюшкой тожа терь время чаять наперёд…, – задумалась Алёна, – Времена-те экие грядут?..
***
Морозным днём Михей и Туся прогуливаются по дорожке городского сада. Девушка держится под ручку, на встречных смотрит, сияет, улыбается. Приодета побогаче прежнего, да и жених у неё человек труда – не в босяцких одёжах.
– Дышится легко, аж небо над головою кружит… Кажись бы скорби отпускать не должны, а мне непочайно…, – выводит Михея на беседу Туся, – По Гаране первую ночь в избыток выплакала, на девятины слезинки не осталось… Да ты, Михей, на приглашение смел, а на беседу как язык надкусил?
– Столько слов сказать хотелось…, – оправдывается Михей, – Мечтал прогуляться с тобой, пошептаться о том, о сём неважном, а вышли, и правда, будто язык отняло…
– Можа молча, – жмётся Туся к Михею, – Сколь мне пережить пришлось, с тобою успокоение чувствую… Во саду во-первой с кавалером гуляю, внимаю как барышни оборачиваются, хвалют, завидуют ли, а мне в усладу…
– Ты у меня и личиком приятнейшая особа, цигея по фигурке, треушка лисья, пелеринка да муфточка под неё – как не обернуться?
– Я у тебя? – зарумянилась Туся, – Слова твои сильше цигейки душу греют… А пелерину у Марии выпросила – к прилюдным прогулкам мои одёжи непригожи…
– По одёжке встречают, по уму провожают… Кафтан пошить не сложно, а ум человеку ни за каку монету не заиметь…
– По уму, стало быть, меня любуешь?
– Ой, ненаглядная моя, в тебе всё распрекрасно!
– Мария клюшница-те в неведении была…, – затараторила девушка, – По отъезду Фаина Михаллна отпустила на неделю, Мария и выехала к сестре на Моховы горы… А возвернулась – така бяда в дому грянула! Тожа слезою плакала…
– Дом у Скородумовых видный! Сколькой прислуге содержать покои оные?
– Покамест богослужения, похороны собирала, перемёрз было… А Фёдор появился – отогрели… Голландку два дня жарким огнём топили…, – не слушая, тараторит Туся.
– Фёдор оный кто такой будет?
– Ой, прикащик в хозяйских покоях чай… Матвей Иваныч ежедённо напоминает, а Фёдор и сам по уму правит… Иной раз наперёд, а хозяин расхваливает, кой помощник прозорливый… Он да Марья – муж с жаной, из сенной прислуги мы с Гараней, нёмушка прачка, Демид да наёмник Антип на все руки… Приходящих ишшо человека три наберётся…
– Скородумовская семья большая, судя по всему?
– Ой, да! Скородумовых детей только пятеро… Двое сыновей, не видывала никогда, в чинах военных да службах государевых, старши дочь да сын в имениях большим прожитием, а в городу Кирила с отцом управляются…
– Туся! – неожиданно остановился Михей, – У меня появилась замечательная мысль… А не зайти ли нам в фотосалон и заказать печатную карточку на память долгую?
Глава V
Дома терпимости во времена дореволюционные явление вполне себе легальное и оттого обычное. Придерживались они строгих правил, зачастую написанных губернскими земствами, и имели строжайший врачебно-полицейский контроль. Сейчас было время, все старорежимные пережитки ожидали своей переоценки, но старых правил существования не нарушали.
В одном ухоженном борделе с гардеробчиком и мизерной сценой, на которой расположился квартет музыкантов, и нечто заунывное подвывала певичка, пировала шайка Дрына. В приёмной зале под это дело был накрыт гостевой стол, сторонних клиентов отваживал специально нанятый амбал.
Бандиты пировали, смеялись, заигрывали с расфуфыренными кокотками, не опасаясь порицания и пренебрегая правилами бордельного этикета. Не было среди них Дрына и Фиксы.
– Мадам Фрайзон, и до коего часа бушует сей фуршет? – преклонил голову амбал, обратившись к проходящей мимо хозяйке элитного борделя, элегантной даме средних лет со светскими манерами – Фрайзон Ольге Дмитриевне.