Горюшко от умишка
Шрифт:
– Дед Степан, бают, строг в своей вере был… После смерти яво, младых отца с братьями в городу прижили, а единоверцам тут послабления позволительны… Сёстры мои так вопше церкву щёпотников посещают…
– Да и самоё я щёпотью окщаюсь?
– По мне так нет противности… Из молитв только и знаю Отче наш… Я по дереву мастерю, в доме многое с моей руки…
– Пригоже…, – похвалила Туся, – Лет-то те сколь?
– Двадцать пошти…
***
Прихожие люди поминают Якова Степановича простыми словами, набожные – словами заупокойного тропаря.
– Безвременно почил наш Яков Степаныч… Упокой Господи душу усопшаго!
– Умелец и широкой души был добрый человек… Вечныя муки избави!
– От дела не бежал и в помощи величал…
– Прости его Человеколюбец Бог и помилуй!
– Аки жа можно человека погубить?
– И убиенным погребение и поминание должно…
– Безвременно, безвременно почил… царствию небесному покойного учини!
– И душе яво полезныя сотвори!
– Изловили чай душегубов-те? – некто с дальнего края.
– Посейчас и узнать не у кого…, – ответил Михей, – Куды не притязай, повсея али не ведают, али нет ни души…
– Бяда экая…
– Ну, Евдокия и сродники, скорбим с вами! – поднялся с места бородатый мужичок, – Якова Степаныча, спаси Господи, славно помянули, пора и званым честь признать!
Евдокия – мать Михея – поднялась и поблагодарила:
– Помилуйте и вам, люди добры!
Поминающие разошлись, отбивая поклоны на выходе. За столом остались только сродники: Туся и Михей, мать Михея Евдокия Филипповна, бородатые дядья Андрей и Михаил Степановичи, их жёны Феона Ивановна, Апполинария Ильинична.
– Из чьих барышня будет? – наконец, нашла паузу мать и кивнула на девушку.
– Туся оныя, – начал Михей, девушка спешно отвела от неудобного расспроса, понимая, что парень мало что знает:
– Таисия Акифиева из Заломовых! Хотя осталось нас на белом свете, посшитай, я да Гаранька, братец младшой… Лямой мальца, а парняга душевный…
– Родители аки жа? – погладил бороду дядька Андрей.
– Отец чай в лесах сгинул…, – затараторила девушка, – Люди баяли косматый заломал… Маменька и скорби годинной не пережила как усопла… Тётка взялась опекать, да в тот жа год преставилась, тады и продали нас в услужение…
– Заломал медведь Заломова? – заметил дядька Михаил и посетовал: – Хватили лиха, стало быть?
– Чай не младенцы по ту пору были, едино держались…, – ответила Туся и поджалась к Михею.
– Вижу, Полюшка, поладят они? – шепнула тётка Феона сидящей рядом Апполинарии.
– Далече зришь… Да не к часу баять о том…
– А лета тебе коя, барышня? – вступилась Евдокия.
– Осьмнадцатый, а Гаране шоснадцать, – ответила девушка и еле слышно шепнула Михею: – Не испужает? Обнадёжил – не отрекай?
– Што ты, Тусенька, и в мыслях не имел…, – шепнул ей Михей, и осадил тёток: – Тётушки, буде вам пустословить!
– Пожалуй, пойду-ка! – неожиданно встала девушка, – Покамест косточки мои добела промоют, Лёнке с Нюшей помогу… Умаялись вдвоём, поди, всю обедню на кутье…
Туся ушла на кухоньку помогать сёстрам Михея.
– Ох, бойка зазноба… и разумлива! – Евдокия взяла сына за руку, – Противу от меня не будет…
– Давно ли ладите? – прищурилась Феона.
– С неприятия да без ладу не повёл бы в дом… Жаль, отцу открыться не вышло…, – отрёк Михей.
– Ну да… Терь уж и не выйдет…, – охолонилась Феона.
***
Едва договорила, тётки успели поохать, в дверь заглянул один из отобедавших бородачей, окинул всех взглядом и как-то виновато обратился к Евдокии Филипповне:
– У ворот ваших Свишка притулился, причитает чаво-та! Пригласить бы, помянуть Якова Степаныча? Грешно эким днём убогих отваживать?
– Как жа, чай как жа не приветить-те? – встрепенулась мать, – Михей, поди-ка выйди на дворок, кликни Блаженного… Яков наш близко Свишку привечал…
Своею рукой отворив перед нищим дверь, Михей привёл бородача в лохмотьях, истрёпанных башмаках, с кривым подогом в руке – Свишку Блаженного. Стол был уже прибран, но загузастая Анна с кутьёй и квасом стояла наготове.
– Свишка, сердешный, что жа до ворот-те дошёл, а в дом нейдёшь? Али обидели чем? – приподнялась со стула Евдокия. Остальные развернулись на Свишку и затихли.
– Незвань на дом – держись за кром! – скрипучим голосом оправдался блаженный.
– Што ты, сердешный, кое неверие?
Свишка тронул лоб навершием подога, приклонился, отставил подог к стене, и стоит в ожидании приглашения к столу:
– С поклоном вам, люди добры…
– Здрав будь, Свирид! – откликнулись дядья.
– Здравствуй, Свиша! – поддержали тётки.
– Пойди к столу, помянуй Якова кутьёй да квасицем…, – предложила Евдокия, Анна поставила на дальний конец стола поминальные блюда, – А хошь, и покрепше чем?
Свишка сел, но демонстративно всё отодвинул:
– Чур меня… Мнимое Свишке без хмельного открыто…
– Не чурайся, Блаженный… Помянуй скоромно…
– Поминати надо-те мыслею доброю… До девятины душа убиенного за вас прещатися, до сорочины во снах являтися…, – отнекался Свишка и зыркнул на Тусю: – Поднеси мне, молодица, мурцовки плошку, да сбитеньку малёшку…
– Обождёшь чуток, так покрошу на скору руку? – упредила Туся и увлекла за собою на кухню Анну.
– А напредки, люди добры, навещаю терзания смутные…, – Свишка вкатил глаза под лоб, вогнав всех присутствующих в оторопь, – Годы грядут лихие, голодные… Погибелью охватит землю до окияна дальнего, брат пыдёт на брата, отец на сына… Оны отрекутся от Бога своего, ины на плаху взойдут с Его знамением… Многих Он призовёт ране отведённого, а иным отпустит страдания во веки вечные…