Госпиталь. Per Aspera
Шрифт:
Я буду дожидаться выздоровления на скрипучем пружинном матрасе, рисуя комиксы в тетрадке и поглядывая на сосновый бор за окном, залитый ослепительными солнечными лучами. Но, прежде чем врачи выпишут меня домой, Солнце еще раз закатится за тучи, в деревенскую больницу постучится новая беда. Она затронет меня лишь косвенно, но потрясет до глубины души. В реанимацию доставят мотоциклиста, он будет в таком тяжелом состоянии, что аппарат искусственного дыхания, к которому его подключат доктора, станет единственной ниточкой, удерживающей бедолагу на этом свете. Она оборвется при плановом (или почти плановом, как почти все у нас в стране) отключении электроэнергии. Трагедия приключится на рассвете, когда все, в том числе и медперсонал, будут крепко спать.
Все,
Его кошмарная гибель так поразит меня, что, захлебываясь слезами, утром я буквально брошусь на шею маме, со сбивчивым рассказом. И мама тоже испугается, пожалуй, еще сильнее меня. Настолько, что ринется за подмогой. Приведет в палату старого седого доктора, наверное, главврача или заведующего отделением, который попытается убедить меня, будто ничего такого не было. Что мотоциклист — плод моего разгулявшегося воображения, мой невероятно реалистичный кошмарный сон, и не более того. И, что мне надлежит выкинуть эту чепуху из головы, а я, вопреки испугу, крикну «нет!», поскольку видел его на самом деле. Доктор с мамой обменяются такими тревожными взглядами, что у меня защемит в груди, испуг перерастет в панику. Мама, всхлипнув, утрет слезу. Потом они с доктором примутся совещаться в углу, поглядывая в мою сторону исподтишка, как заговорщики. Мама что-то скажет про отца, а старый доктор примется успокаивать ее, заверяя, что, мол, не стоит раньше времени отчаиваться, поскольку определенный риск, безусловно, есть, особенно после такого потрясения, но выводы делать все равно рано. Я буду сидеть ни жив ни мертв, с пустотой внутри, ловить их слова, произнесенные вполголоса, и впервые в жизни подумаю, что мама меня предала.
Не мудрено, что я, под впечатлением от случившегося, ни словом не обмолвился о том, отчего так резко вывернул на проезжую часть, прямо под колеса летящему на всех парах автомобилю. Надо было б потолковать с его водителем, думаю я, но эта мысль принадлежит взрослому человеку, ребенку она в голову не пришла. Тогда, в неполные десять лет, я решил держать рот на замке, мне и маминой реакции на рассказ о мотоциклисте вполне хватило, чтобы сделать правильные выводы. Я даже боялся, как бы хмурый следователь местной ГАИ не проболтался об увиденном мной, ведь он был единственным человеком, с кем я имел неосторожность поделиться.
— Стоп, — энергично зачесываю волосы назад, этот жест улучшает кровообращение, не даром люди то и дело прибегают к нему, когда требуется хорошенько пошевелить мозгами. Он срабатывает. — Стоп, — повторяю я. — Следователь не был единственным, кто услышал от меня о странных людях на дороге, появившихся как бы неоткуда. В тот день, когда он приперся с допросом, только чуть позже, я повторил свою историю бабушке. Это случилось сразу после того, как милиционер убрался восвояси, и я, хлюпая носом и сбиваясь…
Какова была реакция бабушки? Она сильно побледнела, это точно. Испугалась, в этом я могу ручаться. Но, ее испуг все же отличался от маминого. И за подмогой, то есть докторами, она не ринулась…
Почему?
Снова массирую лоб в надежде высечь искру, чтобы разогнала мрак, клубящийся в коридорах архива, зовущегося памятью. Как странно, мне сейчас кажется, уже подростком я напрочь забыл и странных людей, оказавшихся у меня на пути за пару секунд до столкновения, и свой рассказ, повторенный дважды. Все это выветрилось у меня из головы, будто было сном, с которыми почти всегда одно и тоже. Сначала сердце готово выскочить из груди, но стоит лишь оторвать голову от подушки, и уже через минуту не сообразишь, чего метался и кричал?
И все же я почти не сомневаюсь, бабушка поверила мне и именно потому испугалась. В отличие от мамы. Маму тревожило состояние моего рассудка. Бабушку — нечто совершенно иное.
***
Прихожу в себя в палате. Вновь пережитые события, яркие, будто случились вчера, не идут из головы, они всплыли из пучины на поверхность, чтобы вновь терзать рассудок острыми, зазубренными
Как странно, оказывается, история, приключившаяся со мною в детстве, не канула в Прошлое без возврата, как уходит туда все, будто песок в воронку стеклянных часов. Ничего подобного, она по-прежнему где-то рядом, в двух шагах, за стеной палаты. То, что я пока не в состоянии дотянуться до нее, вовсе не означает, будто она поблекла и смазалась, ничего подобного.
Какой это был год?
Первый ориентир, который приходит на ум, больница, захваченная исламскими террористами в Буденновске. Моя маленькая трагедия со счастливым концом совпала по времени с этой большой бедой, значит, на дворе стояло лето одна тысяча девятьсот девяносто пятого года.
Парень (казавшийся мне тогда таким «взрослым дядей»), спешил на работу, опаздывал на какое-то важное мероприятие или типа того. Я же просто катался на велосипеде. Его нервы были накручены до предела, мои я позабыл дома. Он сдуру надавил на клаксон, спугнув ребенка себе прямо под колеса. Так вот все и получилось. Разыграли трагедию как по нотам. Элементарно, Ватсон, как сказал бы советский Холмс неподражаемого Василия Ливанова. Этой фразы не сыщешь у самого Конан Дойля, но она прижилась, поскольку Пэлем Вудхауз, у которого ее позаимствовали советские сценаристы, попал точно в яблочко. Каждое событие под Солнцем имеет свои четкие и вразумительные причины, усложняя, рискуешь заблудиться в трех соснах и не более того. Нет никакого смысла искать черную кошку в темной комнате, когда она давно выскользнула наружу. Эта, принадлежащая еще Конфуцию аксиома не опровергнута практикой до сих пор.
Тогда, как быть со странными людьми, возникшими за мгновение до аварии? Хуже того, как мне быть с дверью, за которой шоссе каким-то образом превратилось в мощеный булыжниками тракт?
Да не было там ничего подобного, ежу понятно. Если бы кто-то был, кретин, управлявший «Ладой», а иначе водителя, летящего очертя голову по сонному городку не классифицируешь, превратил бы улочку в побоище. Какой у его автомобиля был тормозной путь уже после столкновения? Еще метров пятьдесят он пролетел по инерции, верно? Куда подевались прочие жертвы ДТП, а без них, по понятным причинам, не могло обойтись…
Вот и выходит, они остались в твоей дурной голове…
Помню, слышал когда-то от знакомого таксиста мрачную городскую легенду о Черном Граче, машине-призраке, появляющейся ночью, когда на дороге никого. Неожиданно выныривающей лоб в лоб или поджимающей сзади, когда в свете ее сдвоенных фар чувствуешь себя за рулем как в кабинете рентгена. Я тогда не поверил собеседнику…
— И сейчас ровно никаких оснований развешивать уши, — говорю я себе, бодрясь. — Извини меня, но ориентироваться на шоферские байки — вообще последнее дело. Так мы черт знает до чего дойдем…
Лежу на кровати, поглаживая старый шрам. Ладно, что дает мне эта история, всплывшая из подсознания пузырьками со дна болота? Этого я не знаю, откуда? Пока ничего конкретного, в особенности, если оставить за бортом ее эзотерическую составляющую в лице призрачных ходоков, их место — в городском фольклоре, среди автомобилей-монстров и мертвых милиционеров, взывающих к участникам дорожного движения из-под асфальта, куда их закатали удачливые бандиты. Среди крыс-гиппопотамов, обитающих в тоннелях метрополитена и гремлинов, срывающих отопительные сезоны порчей бойлеров в заброшенных котельных. Что получаем в сухом остатке, избавившись от разной чертовщины? Да, пожалуй, ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Сон как сон. И неудивительно, между прочим, что он приснился мне именно сейчас. Ведь тогда, много лет назад, я тоже очутился в больнице. Я был совсем маленьким. Я был в критическом состоянии, балансировал на грани смерти. Быть может, и за гранью, как знать. И вот, теперь, я опять в госпитале, причем, на этот раз, похоже, мои дела обстоят совсем плачевно. Мой теперешний Госпиталь не похож на госпиталь, да и Афганец рекомендовал не обольщаться…