Госпиталь. Per Aspera
Шрифт:
Ладно. Пошли вниз.
Открываю дверь на лестницу, к моему облегчению — она подается без труда.
Не хватало еще быть запертым на этом этаже.
Подхожу к краю, с опаской наклоняюсь через перила.
Подо мной гулкий, скудно освещенный колодец, каре из широких лестничных пролетов, уходящих вдаль. Грот, на дне которого не плещется вода, впрочем, самого дна не разглядеть, темно, словно там разлили цистерну с черными чернилами, тушью или нефтью. Хочу крикнуть «Эй!», но слова
Брось, — успокаиваю себя, — лестница как лестница, обыкновенная, как в сотнях других старых больниц.
Мгновение стою, напрягая уши, но слышу только свое дыхание и гул пульса в ушах.
Ладно, надо идти.
Начинаю спуск, держась за поручень, отшлифованный бесчисленными прикосновениями тысяч ладоней на протяжении долгих лет. Полированная поверхность кажется теплой, словно каким-то чудом сохранила их тепло.
Медленно спускаюсь по лестнице, машинально отсчитывая ступени. Они скорее истертые, нежели выщербленные, напоминают старые точильные камни для ножей.
Через минуту оказываюсь этажом ниже, на площадке, которая представляет собой точную копию площадки на моем этаже.
Поразительно, как быстро я начал считать его «моим». Какой «мой», чур меня!
Делаю шаг к двери и, с легким недоумением, ловлю себя на том, что не в силах разжать пальцы, сомкнутые на деревянном поручне. Будто он стал моей путеводной нитью, отпустив которую, я утрачу контакт с реальностью.
Опускаю голову, у меня вырывается то ли смешок, то ли хрип, сложно разобрать. Смотрю на каменный пол, вглядываясь в мелкие трещинки, потертости, остатки узора.
Такого не бывает во сне. Это настоящий пол. И это — просто больница. Возьми себя в руки… ну же… хватит мандражировать.
Минуту или две стою, не двигаясь, с опущенной головой, успокаиваю натянутые до предела нервы.
Затем отрываю ладонь от поручня. Процесс напоминает расстыковку в открытом Космосе, или я не знаю, что еще. Подхожу к двери на негнущихся ногах, тяну массивную ручку на себя. Она не поддается. Наверное, этого тоже следовало ожидать. Возвращаюсь к перилам, продолжаю погружение, иду вниз.
Практически ничего не меняется на всех последующих этажах. Двери, ведущие в полутемные коридоры, везде закрыты, будто, запечатаны.
Наконец, я на первом этаже. Я бы не догадался, все лестничные площадки — словно клоны, но здесь на двери — выцветший картонный квадрат с надписью:
ВЫХОД
— Значит, я был на четвертом… — отмечаю машинально, и оборачиваюсь к колодцу. Лестница, по которой я спускался, не заканчивается, делает очередной поворот и ныряет под землю, в подвал. Теперь, по крайней мере, ясно, отчего там так темно.
Тут мои дороги с поручнем расходятся. В подвал я не собираюсь. Тяну за ручку, дверь уступает, открываясь. Одновременно открываются поры на моей коже, липкий пот течет по спине. Переступаю порог, оказываюсь в вестибюле. Тут ощущаю первое движение — легкий сквознячок стелется по полу, холодит лодыжки. Воздух свежий, в вестибюле прохладно и темно. Раз воздух циркулирует, значит, где-то впереди — проход. Продвигаюсь на ощупь, будто слепой, выставив перед собой руки, и вскоре вижу его, метрах в десяти. На этой, очередной двери тоже табличка, на этот раз пластиковая и более современного вида — на ней зеленый человечек, герой множества дорожных указателей, пытается выскользнуть в белый просвет. На чем и застигнут врасплох.
Выход…
Вокруг все так же безлюдно, но сейчас меня это уже не волнует.
Главное, чтобы было открыто!
Бегу к двери, дергаю стальную скобу, служащую ручкой, чуть не кричу от отчаяния:
Заперта!
И только через секунду соображаю, что ее нужно просто толкнуть. Я так и делаю, и буквально вываливаюсь наружу. Теперь свет не кажется серым, как из окон. Он гораздо ярче направленной в лицо стоваттной лампы. Да что там, ярче прожектора.
— Уф…
Зажмурившись, инстинктивно прикрываю лицо ладонями, ожидая, пока глаза привыкнут к перемене освещения. Но, даром, ничего подобного не происходит. Передо мной, в бешеном хороводе, вращаются ослепительные огненные кольца.
Что за…
Закончить фразу не успеваю. Затылок пронзает такая острая боль, будто в голову запустили кирпичом. Из глаз, все еще ослепленных, сыплются искры, я падаю на колени, хватаясь за затылок. Кажется, под пальцами кровь, не знаю точно, ведь я слеп, как крот.
Тем временем, свет становился все ярче. Это уже не свет, это какая-то электрическая дуга или ядерная вспышка. Кажется, я становлюсь прозрачным. Я вот-вот испарюсь.
И тут, неожиданно, слышу приглушенные голоса:
— Пульс восемьдесят, давление семьдесят на сорок пять…
— Адреналин…
— Пульс нитевидный, семьдесят шесть, давление пятьдесят на сорок пять…
— Давление падает! Сильное кровотечение! Остановка!
— Дефибриллятор. Двести. Руки! Разряд!
— Нет пульса…
— Двести пятьдесят! Разряд!
— Нет пульса!
— Кровь первая отрицательная — три единицы... Готовьте торакотомию…
— Мы его теряем!
— Триста. Руки! Разряд!..
Голоса постепенно затихают, таят, будто возгласы провожающих на причале. Плавно покачиваясь, моя лодка медленно дрейфует все дальше от причала. И вот, я уже не слышу ничего. Вместе с голосами постепенно меркнет свет.
II. Che mai…
Я открываю глаза.
Вижу над головой белый потолок, усыпанный мертвыми детекторами дыма. Выкрашенные в цвет гнилого персика стены. Флуоресцентные лампы горят, но света маловато — плафоны из рифленого пластика не протирали тысячу лет. При включенном освещении мне видны высохшие мумии мух внутри плафонов.