Господа Магильеры
Шрифт:
– От всех побед пахнет одинаково, - возразил гросс-тоттмейстер невозмутимо, - Вопрос в том, к чему вы принюхиваетесь. Но едва ли вы будете отрицать, что именно мертвецы спасли Германию год назад, в восемнадцатом. Они сдержали атакующие британские и французские части, когда обескровленная армия уже не способна была удержать позиций. Мы разбили противника рядом блестящих контратак, полностью лишив его стратегической инициативы, и сами перешли в наступление. Победа при Марне обезглавила армию Клемансо, открыв дорогу на Париж. Британские части неорганизованно отступают к Ла-Маншу. Русская армия давно оставила попытки к сопротивлению и совершенно разложена.
– Победа!.. – Гольц хватил кулаком по столу, хрустнули разложенные карты, давно ставшие бесполезным украшением кабинета, - Ваша победа и стала нашим поражением, глупец! Ваши мертвецы сотворили то, чего не могли бы сделать британцы и французы. Они уничтожили волю немецкого народа, ту самую, что поддерживала его даже в самые мрачные моменты нашей истории! Воля мертва – так же, как и ваши бравые солдаты, Линдеман! Мы могли бы уйти в историю гордыми и несломленными проигравшими. Но тщетно. Теперь мы перепачканы вашей проклятой победой! Да так, что вовек не отмыться. Запах гангренозной победы теперь от нас неотделим!
– Господа! – Людендорф повысил голос. Совсем незначительно, но этого было довольно. Наверно, таким голосом можно было остановить изготовившийся к штыковой атаке батальон, - Хватит. Нет смысла спорить о том, что не может быть изменено или обращено вспять. На формирование мертвецких частей была воля кайзера. Но кайзера более нет и…
На улице щелкнуло вразнобой несколько выстрелов. Кажется, револьверы. Возможно, охрана штаба отгоняет не в меру настойчивых социалистов. Подумалось о том, что внизу, должно быть, сейчас куда беспокойно. Там нет уютного кабинета и теплого света ламп, там стоят навытяжку мальчишки в серой форме, а за окнами ворчит и пузырится толпа. Злая, рокочущая, набирающаяся собственной злой силой. Может, дело в подсознании, но я ощущал ее океаном. Колеблющимся, предштормовым, собирающим в своих недрах тяжелые волны, которые вот-вот ударят в мол, размалывая его. Я хорошо знал, на что способна стихия воды. Все-таки я был гросс-вассермейстером, а это что-то да значит. Жаль, что при всем этом я не мог остановить ледяные реки пота, катящиеся по собственной спине.
Мне вдруг вспомнилось детство, проведенное в Бюзуме [25] . Мягкая и ласковая морская волна, бьющая в грудь, детский смех, привкус соленой воды во рту. И семилетний сопляк Карл Эрнст Витцель, барахтающийся на мелководье. Радующийся своей новоприобретенной способности образовывать на поверхности воды пенные водовороты. Тогда еще не знающий, что бывают и другие волны. Проламывающие бортовую броню эсминцев и превращающие в розовую накипь на палубе орудийные расчеты. Или как эта, что набирает силу и вот-вот сотрет с лица земли и штаб, и спрятавшихся в нем глупцов.
25
Бюзум – один из морских курортов Германии на берегу Балтийского моря.
Выстрелы подействовали гнетуще на всех. Кройц постарел на глазах, даже смотреть неприятно. Хандлозер бормотал под нос ругательства, отстраненно и даже без злости, как бормочут обычно перед атакой молитву, не концентрируясь
Захотелось взвыть. От собственной беспомощности, от липкого стыда, от чувства безмерной опустошенности. Мы глядели друг на друга затравленно, как приговоренные к смерти висельники, и взгляды взаимно отталкивались, встречая друг друга. Мы знали, отчего находимся здесь, и знали, что последует. Знание это разделялось на две половинки, одну тяжелую, наполненную безнадежным пониманием, другую зыбкую, неуверенную, мятущуюся, полную трусливых надежд.
Жертвоприношение.
Кайзера нет и, конечно, уже никогда не будет. Он в Нидерландах, в безопасности, вместе с семьей. Министры разбежались еще раньше, а кто не успел, уже украсил своими мозгами стену в тупике возле городского полицайпрезидиума. Офицеры частично перешли на сторону социалистов, частично болтаются на столбах. «Берлинская люстра» - так это называют сейчас. Пришло время магильеров, белой кости империи. Дойдет дело и до костей, раз обглодано мясо, непременно дойдет. Вопрос был лишь в том, когда.
Келлер, педант и выскочка, вдруг напрягся, глаза закатились. Судя по всему, принял «мыслетелеграмму» по своему воздушному каналу. Обычно для этого у него был адъютант, но тут, видимо, что-то особой важности.
– Какие новости? – спросил я, через силу раздвигая немеющие губы в улыбке, - Социалисты приносят нам извинения и покорнейше просят присоединиться к ним, приняв чины революционных товарищей магильеров?
Но Келлер был не склонен шутить. Обычно подтянутый, молодцеватый, ясноглазый, он оплывал на глазах. Словно из него выходил весь воздух, оставляя бесцветную оболочку.
– Казармы, - только и сказал он.
– Что такое с казармами?
– Они осадили казармы Ордена под городом. Там двести курсантов-люфтмейстеров. У них нет даже винтовок. Двести вчерашних гимназистов, не способных и ветер поднять. Зажали их, как щенят, собираются громить «магильерское отродье». Их там передавят всех к чертям… Угрожают жечь живьем. Я поеду.
– Сидите! – буркнул я зло, - Поздно.
– Поеду.
Келлер резко поднялся, судорожно оправил портупею. Глаза заблестели лихорадочным болезненным блеском, как у тифозного.
– Вы до них даже не доберетесь, Альфред. Перехватят по пути. Город в их руках. А если и доберетесь, что толку?
– Не знаю. Не мешайте мне. Свяжусь с вами, если доберусь до казарм.
– Конечно, Келлер, обязательно свяжитесь с нами, - Кройц отвел глаза, - Немедленно доложите.
– Конечно. Господа!..
Келлер вытянулся, дрожащий и бледный. Он уже принял свою судьбу. Оказался смелее нас.
– Да хранит вас Бог, Альфред, - сказал на прощание за всех нас Людендорф.
Людендорф – мудрый старик. В нет и крупицы магильерского дара, но он первым понял, к чему идет. Еще вчера разогнал всех – штабных офицеров, армейских инспекторов, телеграфистов, машинисток, всю обслугу. Оставил только взвод охраны. И сам остался.
Келлер вышел, прямой как спица. Несколькими минутами позже на улице начался переполох. Выстрелы затрещали, теперь уже перемежающиеся гулкими винтовочными хлопками, кто-то пронзительно закричал, застучал размеренно и жутко пулемет. Я хотел сказать что-то оптимистическое, но не смог, лишь беспомощно улыбнулся.
– Зря он поехал, - с досадой сказал Гольц, и разломал пополам свою так и не подожженную папиросу, - И сам не доедет, и нас погубит. Он даже из города не выберется. Вздернут на первом же фонаре. Мальчишка.