Господа Магильеры
Шрифт:
Какой-то англичанин, высунувшись из бокового хода, пыряет лейтенанта ножом. Лейтенант вскрикивает и всаживает тому в бок штык. Подоспевшие Вилли и Хельмут разбивают англичанину голову своими траншейными палицами. Смятая английская каска катится по земле. Все происходит тихо и слаженно. Только лейтенант шипит сквозь зубы.
– Вперед! – кричит он, - Вперед, взвод! Мы почти добрались! Мы уже в глубине их обороны! Мы…
Срикошетивший от бруствера заряд шрапнели сносит ему голову и одно плечо. Лейтенант кулем шлепается на пол траншеи и лежит неподвижно. Унтер-офицер Ханс досадливо дергает плечом.
– Три года… - шепчет он,
Они бегут. Они бьют кого-то штыками. Комья влажного человеческого мяса в английском сукне остаются там, где они прошли. Но их самих остается все меньше. Хельмута срезает пулеметной очередью, когда он приподнимается над траншеей, чтоб метнуть гранату. Он оседает, делаясь мягким и безвольным, как ворох тряпья. Зубы вперемешку с кусками челюсти усеивают бруствер белыми и желтыми бусинами. Дитриху сносят полголовы отточенной лопаткой. Молодой Петер сползает по стене с развороченным дробью животом. Они щедро платят за каждый пройденный шаг и за каждый пулемет, который они заставляют заткнуться.
Альберт судорожно дышит. Вонь, смрад, гарь. Не может сознание удерживаться в этом изнуренном, едва держащемся на ногах теле. Но ведь держится. Значит, вперед. Вперед, взвод!
«Томми» выскакивает перед ним словно из-под земли. Плоская каска, нелепая, как суповая тарелка, под ней – молодое безусое лицо. Только глаза серые, взрослые. «Томми» поднимает револьвер, что-то негромко хлопает. И Карл, старый добрый дружище Карл, спотыкается на ровном месте. Пониже глаза у него чернеет влажное отверстие, по лицу бежит тонкий изломанный ручей. Альберт вскидывает руку. И чувствует, как гудящее пламя наполняет застывший вокруг него воздух. Чтобы спустить пламя с поводка, не нужно много сил, оно уже рвется к застывшему с револьвером пехотинцу. И Альберт позволяет ему устремиться вперед. Дает огню свободу.
Фойрмейстеру не нужен грубый металл.
Просто движение пальцами.
«Томми» не успевает выстрелить во второй раз. Он вдруг вскрикивает – по-мальчишечьи тонко – и обхватывает себя руками за грудь. Он не может видеть, как пламя, родившееся в его теле, мгновенно разгорается до огромной температуры, от которой чернеют и съеживаются внутренности. Он не может видеть, как лопаются в его груди легкие. Как огненные когти разрывают на части сердце и потрошат кишечник. Как кости оборачиваются головешками, по которым течет жидкий огонь, еще недавно бывший костным мозгом. А потом голова «томми» лопается. Шипящее содержимое головы выплескивается из опаленных глаз, похожих на амбразуры бункера, выжженного огнеметом. Под плоской каской трещат волосы. На груди висят тлеющие остатки языка.
Враги Германии и кайзера да упадут углями.
Альберт чувствует горько-сладкий запах паленого мяса и зачем-то смотрит на свою правую руку. Ладонь перепачкана серым. Тонкий налет пепла, только и всего.
Унтер-офицера Ханса уже нет. Лежит, уткнувшись лицом в землю. Хельмут жалобно причитает, схватившись за развороченное пулей бедро. Но в траншее еще остались фигуры в сером сукне. Истощенные, грязные, с пустыми лицами, они тащат винтовки и гранаты. Они куда-то бегут. Они безвольны, мертвы, но они – то пламя, которое надо бросить вперед.
– Вперед, - хрипит Альберт, вытирая руку о штанину, - Вперед, взвод…
…он
– Шестой раз… - всхлипывает Ида, глупая маленькая Ида, - Ты опять кричишь во сне. Страшно кричишь. Плачешь. Зовешь кого-то. Мне страшно, Альберт.
Альберт достает из-под мокрой простыни руку и смотрит на ладонь. В полумраке она кажется белой. Но он практически чувствует тонкий налет пепла на коже. Боже, как стучит сердце…
– Опять будешь мыть до рассвета руки? – всхлипывает Ида, - Ты себе всю кожу сдерешь… Зачем? Что с тобой?
Альберт улыбается в темноте. Он шепчет.
– Ты ведь знаешь, что мы, фойрмейстеры, нечувствительны к огню? Пламя не оставляет на наших руках ожогов. Только легкую копоть. Мне объяснял один человек… Это частички пепла, которые остаются от сожженного на наших ладонях микроскопического мусора. Отслаивающаяся кожа, пыль… Близкий контакт со сверхвысокой температурой. Печать фойрмейстера. После боя, когда мы разжимали кулаки, ладони у всех были закопченными, как будто… Как будто мы горстями брали прах сожженных нами тел.
Она не слушает его. Плачет.
– Я вспоминаю ту ночь, Ида. Мы прорвали фронт англичан, ворвались в их траншеи. Лейтенанта убило, и унтера уже не было, и остался только я с дюжиной мальчишек… Мы рвались вперед, к штабу. Я сжигал тех, кто вставал на пути, их остатки жирной копотью липли к стенам траншеи. И мы дошли. Нашли укрепления. Но это был не штаб. Мертвый лейтенант где-то ошибся. Огромная землянка, полная людей. Там пахло спиртом, гноем и карболкой. Там лежали люди, Ида. Десятки «томми», скрючившихся от боли или без сознания. Стонущих от жара и грызущих губы от рези в швах. Многие были в сознании. Они смотрели на нас с ужасом. С детским ужасом, как на чудовищ, пришедших из ночи. Не штаб. Это был полевой госпиталь, Ида.
Она пытается заткнуть ему рот, но он продолжает говорить, перехватив ее пальцы.
– И я сжег их. Поднял руку и сказал огню забирать их всех. Я был в ярости. Я потерял друзей. Карла, Ганса, Хельмута и молодого Петера. Я нес пламя не врагам Германии и кайзера. Мне уже было все равно.
Он говорит и машинально трет ладонь. Не может заставить себя прекратить.
– Огонь взял их всех. Я слышал, как лопаются от жара брезентовые койки. Как визжат превратившиеся в факела люди. У некоторых из них не было ног, но даже если бы были, никто не мог бы выйти из той огромной печи. Огонь сожрал их без остатка. Там не осталось ни одной целой кости. Только головешки и зола. Зола человеческих тел. Как будто их кремировали в одной братской могиле.
Он берет со стола полупустую бутылку вина и пьет его. Вино кажется кислым, как уксус.
– Я пришел в себя на рассвете. Снова вспомнил, кто я. Вспомнил, как меня зовут. И на ладони у меня была густая серая копоть. Как если бы я взял чей-то сожженный прах и сжал его в кулаке. Хотя это, в сущности, совершенно не так. Просто сверхвысокие температуры испепеляют пыль на руке и… Я думал, дома это пройдет. Но оно не проходит, Ида. Ничто не проходит. Я снова там. Я вижу лица раненных, текущие, как горячий воск. Слышу крики. Скрежет их лопающихся костей. В моих ладонях снова прах.