Господин Чичиков
Шрифт:
А в пятницу в город пришла жара. Город не заметил ее. Удовольствия стало меньше, но раскаленный камень и асфальт не смогли победить крепкий Н-ский характер.
Полковник Паляницын пил ледяной чай у себя в кабинете. Всю неделю он работал, выполняя задание Чичикова. Со всеми фигурантами из чичиковского списка успел провести предварительную беседу, кроме тех, кого не было в городе. Особых затруднений в деле не предвиделось, и к возвращению Чичикова все, по мысли Паляницына, будет готово к совершению сделок по мертвым душам. Паляницын листал пресловутую папку, делая на полях краткие пометки, характеризующие степень «готовности» каждого клиента. Мысли полковника текли вяло, неторопливо. «Смотри, Чичиков, вот
Приятное течение мысли Паляницына прервал звонок. И звонил как раз Трубостроев. «Вспомни дурака, он и нарисуется», – подумал Паляницын, отбарабанивая дежурное «слуш-товарищ-генерал».
Трубостроев с места в карьер сорвался в крик и в нецензурных выражениях приказал немедленно явиться для срочной беседы. Заключил свою речь Трубостроев так:
– Развели в городе, мать вашу, оргию, этих, навуходоносоров сраных, понимаешь!
«Это завхоз, – понял Паляницын. – Настучал-таки, собака. Или кто-то из списка? Вряд ли, не те люди. Точно, Свисток насвистел».
Вызов на ковер нисколько не огорчил Паляницына. На то он и оставлен в городе Чичиковым, чтобы следить за событиями и успевать везде быть его глазами.
Он съездил домой, чтобы переодеться в мундир. Мундир нужен человеку не для того вовсе, чтобы выглядеть значительнее, стоя на ковре перед начальством, а чтобы до начальства, равно как и до простых смертных скорее и четче доходило сказанное человеком в мундире. Дар убеждения возрастает многократно, если надеть мундир.
Главная цитадель чекистов города Н. нынче имела вид именинника. И зданий теперь было несколько. Некогда серое, унылое главное здание, обнесенное таким же унылым и серым забором, теперь блестело гранитом, хвасталось ажурными решетками на окнах и зелеными газончиками перед фасадом. Там же, при входе, вместо памятника Феликсу Эдмундовичу возникла гранитная плита, на которой золотыми буквами были высечены фамилии погибших при исполнении служебного долга чекистов. А высокий забор украсился декоративными колоннами белого кирпича, свежей краской, по низу оделся в мраморные плиты; колючая проволока была решительно убрана, зато появились на заборе небольшие видеокамеры и изящные фонари.
По всему было видно, что трудятся за этим забором люди солидные, государственные, знающие цену словам и делам своим. И меньше чем за десять тысяч долларов решать чьи-то проблемы не утруждающиеся.
Генерал Трубостроев, человек высокий и дородный, горой восседал за начальственным столом. Еще в кабинете обнаружились странно-веселый Кирияджи и угрюмый Шкурченков. Веселость Кирияджи разъяснилась быстро, когда Паляницын проходил мимо него: от начальника тюрьмы крепко шибало.
– Че это ты вырядился? – Трубостроев поднял кустистые брови. – Не к девкам пришел. Здесь твои погоны никого не трахают. Здесь все заслуженные. И без темных пятен в личных делах между прочим.
Паляницын не стал обращать внимания на генеральскую дурь и ждал, когда начальство перейдет к делу. Что разговор пойдет именно о мертвых душах, было понятно. Под каким углом пойдет – вот что было любопытно полковнику.
– Садись, – приказал Трубостроев. – Художник. Сейчас еще городской Голова подойдет. Большая заинтересованность возникла. Всем понятно?
Трубостроев обвел грозным взглядом собравшихся.
«Та-ак, – подумал
Трубостроев шумно перевел дух, успокаиваясь. Плеснул себе в стакан боржома, выпил, отер с лица проступивший пот и уже вполне миролюбиво сказал:
– Что ты, Лаврентий за коммерцию тут развел? Вот у меня на столе сигнал товарища Свистка. Или теперь он у нас господин? – Трубостроев побарабанил пальцами по столу, выжидательно поглядывая на Паляницына.
– Хорошо бы ознакомиться, о чем это информирует наш товарищ? – поинтересовался Паляницын.
– Любопытство фраера сгубило. Информирует, что ты с Чичиковым дела ведешь. В свою пользу. Вот, слушай, – Трубостроев взял со стола бумажку с доносом и зачитал: – «Предложил продать мертвые души Чичикову, из чего ясно, что они состоят в преступном сговоре». Потом вот пишет, что дело это темное. Умник, понимаешь. И ты, и он. Оно, конечно, свою выгоду блюсти – не грех. За вымя, так сказать, подержать. Но у нас тут не преферанс, не затемнишься. Кирияджи, – неожиданно обратился к начальнику тюрьмы Трубостроев, – что ты нам расскажешь по этому поводу?
– Я уже докладывал, – развязно сообщил Григорий Харлампиевич.
Всю эту неделю, когда стало понятно, что без четверых обитателей странная камера больше не «работает», Кирияджи пил, не просыхая. Казалось ему, что карьера его теперь загублена окончательно и средств к спасению не предвидится. А между тем, дочка еще не закончила мединститут, и дом он начал строить, и вообще, теперь только в бомжи или застрелиться.
– А ты еще раз доложи, – посоветовал Трубостроев. – Повторенье – мать ученья.
Тут высокие, до потолка, двери кабинета медленно распахнулись, на пороге возник человек в штатском и доложил:
– Прибыл Игнат Матвеевич.
Отстранив его с дороги, в кабинет решительной походкой вошел невысокий человек: сам городской мэр, Игнат Матвеевич Веслов. Трубостроев неторопливо, словно желая показать, что он по чину никак не мельче мэра, вышел из-за стола с сердечно протянутой рукой:
– Ну, здравствуй, Игнат Матвеевич. Как раз вовремя ты. Вхожу, так сказать, в курс дела.
Голова, однако, отвечать на приветствие не стал, а сразу же поинтересовался:
– Что за фитиля ты мне нарисовал, генерал? Если дело меньше, чем на «лимон», так это ты меня обижаешь, понял? – и уселся в кресло у окна рядом с журнальным столиком.
– Вот хотел я посадить этого Кирияджи, – Трубостроев театрально хлопнул себя по бедру, – куда, понимаешь, это у него из тюрьмы деваются заключенные? Одного уже посадили, и этого надо. Приходит тут ко мне, говорит, понимаешь, четверо зеков как корова языком. Да в старые добрые времена за такое головы летели. А чего, думаешь, сюда прибежал? Не буду называть, кто и от кого поступил заказ. В общем, один ненужный человек не должен был дойти до суда, замолчать на стадии следствия. А мне Кирияджи не могу, говорит, без этих четверых, что исчезли, говорит, не могу. Говорит, обманул Чичиков, который у него этих четырех купил…
– Да он что, зеками торгует? – удивился Игнат Матвеевич.
– Здесь, как мне тут сигнализируют, дело темное. Продавал он не зеков, а их души. Продавал ночью, по пьянке, помнит якобы плохо. Наутро кинулся – а их в камере уже нет.
– Да что они, Копперфильды у него, что ли? – хмыкнул Веслов.
Трубостроеву, видимо, эта мысль не приходила в голову, и он удивленно глянул на Кирияджи. Тот пожал плечами, мол, что вы за дураки такие, и пояснил:
– Здесь это… Здесь вот что. Эти четверо сидели в той камере с незапамятных времен, мне удалось проследить по архивам. Получается, еще при атамане Махно сидели, а может и до революции. Архивы тогда пропали. Сидели, не старея! – воздев к потолку палец, раздельно произнес он.