Господин Чичиков
Шрифт:
Жеку он застал в его кабинете. Жека лежал на кушетке и рассматривал потолок. Он концентрировался, пытаясь вызвать свои гипнотические способности, активизацию которых он обычно ощущал как покалывание в районе солнечного сплетения. Когда покалывало – Жека мог внушать кому угодно и что угодно. Вчера еще покалывало, еле-еле, но покалывало. А сегодня с утра – глухо. Не помогали ни дыхательная гимнастика, ни визуальные медитации. Да он и сам чувствовал, что как супергипнотизер он закончился, весь вышел. И поправить дело невозможно.
– Лежишь, Евгений? – Перетятькин взял грозную начальственную интонацию, по крайней
Жека, не отводя взгляда от потолка, иронично ухмыльнулся. «Пугал бы ты меня сейчас, будь я в силе», – подумал Жека.
– Я только что от Хозяина, – многозначительно произнес Перетятькин и сел за Жекин стол. – Я вижу, тебе не интересно?
Жека тяжело вздохнул, едва удержав себя от нецензурной брани.
– Что тебе сказать, Евгений, Хозяин нашей работой доволен. Онищук демонстрирует великолепные футбольные качества. И вот, изволь, прими свою долю. Учитывая, что нас осталось двое, я решил, что пополам будет справедливо. Фифти-фифти, так сказать.
Перетятькин принялся отсчитывать деньги из пачки Хозяина, раскладывал на столе аккуратные кучки по тысяче долларов.
Жека сел, погладил лысину.
– Работой, говоришь, доволен?
– Еще как. Просто кипятком писал. На днях пришлет большую группу футболистов. Воображаешь, сколько это будет в долларовом эквиваленте?
– Бабло, значит, считаешь.
– Зря иронизируешь, Евгений. Объясни мне лучше две вещи. Зачем ты позволил Онищуку контактировать с контингентом? И второе – что ты мне голову морочил про магнит? Или был не исправен, но удалось починить? Тогда отчего сразу не доложил? Я ведь переживаю за дело.
– Эх, Нестор Анатольевич. Даже и не знаю, что сказать. От контингента Онищук изолироваться не пожелал. А магнит… – Жека задумался.
Сперва он собирался рассказать, что Онищук ни в каком магните не был. Потому что сбежал из «больнички», вероятно, ночью или под утро. После него в боксе остались две толстые рамы с музейными табличками на них, извещавшими, что в одной раме размещается полотно Айвазовского, а в другой, смешно сказать, – Врубеля. Что сие природное явление означает, и может ли означать что-либо вообще, Жека понимать отказывался. Неоднократно доводивший людей до безумия, сам он боялся сойти с ума чрезвычайно. Потому – пускай себе рамы и дальше стоят, теперь уже в подвале, а на прочую чертовщину будет лучше всего махнуть рукой. Для сохранения душевного равновесия.
Но получается, что не нужно всего этого Перетятькину знать. Пока все сошло с рук, и чертовщина сработала в положительном направлении. Быть может, сработает еще раз. Значит, будут и еще деньги. Ну а как выйдет прокол – тогда отвечать за все перед Хозяином придется не ему, а Перетятькину. Так зачем же директору знать о столь смутных перспективах?
Завтра же надо взять кредиты под квартиру и машину, если что – ноги в руки и подальше из Н., да и вообще из страны.
– Так что магнит? – нетерпеливо переспросил Перетятькин.
– Да что магнит? Главное – результат.
– Вот и говорю – прагматичнее следует смотреть на вещи. Раз действует, дает положительный эффект, значит, незачем выискивать несуществующие неполадки. Ни к чему плодить сущности сверх необходимого, Евгений. Дело-то на миллион тянет. Посчитай: за Онищука дал двадцать тысяч. В команде двадцать пять человек игроков. Уже
«А может, с кредитом повременить? Может, сотню-другую я здесь все же намою?» – подумал Жека и повеселел.
– Значит, Анатольевич, заметано. Веди их ко мне на эстакаду, а там уж все будет как надо, – бодрым тоном произнес он.
– И… Евгений, все-таки никаких контактов с пациентами.
– А вот это уже мое дело, – усмехнулся Миокард. – Если контакты идут на пользу, значит, они необходимы. Я, видишь ли, настраиваю пациента перед процедурой на успех. Той же цели служит и общение с нашим гуру Федором. Он умеет создать настроение…
– С гуру Федором можно! – вмиг согласился Перетятькин, вспомнив благожелательную реакцию Ибрагимова. – А с остальными категорически запрещаю.
Жека не стал спорить. Нестор Анатольевич открыл было рот, чтобы что-то добавить, но вдруг осекся и побледнел: у Жеки не было человечка. Только что маячил в поле зрения, лениво ковыряя в носу, – и в один момент исчез. Перетятькин вскочил, попытался заглянуть Жеке за спину. Сердце застучало, в голову ударило, на лице проступил пот.
– Что это с тобой, Анатольевич? – полюбопытствовал Жека.
– Ничего.
– Отдохнуть тебе надо, друг мой.
– Ничего, – бормотал, не слыша, Перетятькин. – Ничего, ничего…
Наконец, директор взял себя в руки, буркнул: «Не забудь, завтра Дятла хороним», – и вышел. В коридорах лечебно-методического центра пристально рассматривал встречающихся на пути сотрудников, вгоняя в краску женский персонал и вызывая недоуменные взгляды мужского. Человечков не было ни у кого. Нестор Анатольевич не сразу забрался в машину – сперва зашел в супермаркет и долго бродил среди посетителей с видом человека заблудившегося. Все вокруг были без паразитов, и это было невыносимо. Дома же, обнаружив, что человечка нет и у жены, Нестор Анатольевич закрылся в кабинете и долго плакал.
Последующие три дня в городе Н. стояла чудесная погода: столбик термометра не поднимался выше двадцати пяти градусов, и было ясно. По вечерам народ заполнял многочисленные кафешки, столь плотно размещенные в центре, что буквально и шагу нельзя было ступить по бульвару, скверу или переулку, чтобы не набрести на какое-либо уютное заведение, предлагающее вниманию посетителя богатый выбор разнообразных блюд всех кухонь мира. Хотя пахли эти кухни подозрительно одинаково: пережаренным жиром и цыплятами гриль. Впрочем, жители города Н. не жаловались на слабость желудков, потому что в интеллигентах и дворянах себя не числили. Н. был молодым городом, как говорили высокомерные обитатели обеих столиц, городом маргиналов и уголовников. И то правда, каждый четвертый житель Н-ской области, по статистике, имел хотя бы одну судимость. Но свидетельствовало это только о том, что город был идеальной стартовой площадкой для начала биографии: новой, второй, а то и третьей жизни после очередной «ходки». В городе Н. умели ценить радости жизни, пускай были эти радости грубоваты на взгляд столичных жителей. Зато не витал над городом Н. дух упадничества и высокомерного скепсиса – «что наша жизнь? – игра!» – и пустопорожнего снобизма.