Господин Изобретатель. Часть I
Шрифт:
Вышел на задний двор потренироваться в стрельбе при выхватывании револьвера. Вроде немного получается, не как у Джеймса Бонда, но все же ничего, сойдет для начала. У меня всегда была некоторая страсть к оружию, впрочем, естественная для мужчины. Выйдя на пенсию, я даже некоторое время писал статьи об оружии в популярные журналы, но платили там копейки, а потом журнал прогорел, не заплатив мне гонорара за полгода. А в этом времени купить револьвер, а через десятилетие, браунинг (отличный пистолет для скрытого ношения) — не проблема. Вот после убийства Столыпина ввели ограничения, но не такие как в наше время, просто полиции надо было убедиться, что покупатель смертоносной игрушки законопослушный человек, имеющий постоянное проживание по такому — то адресу.
Постреляв, я попытался подтянуться, повиснув
Когда я был один, то снимал перчатки, разрабатывал кисти, мазал их кремом — постепенно они переставали походить на лапы монстра, тем более приходящий парикмахер аккуратно подпиливал где надо и подстригал ногти, чтобы они росли правильно. Он даже подстриг меня немного, так что бородка стала истинно «шкиперской» и я попросил убрать вовсе усы. Парикмахер удивился, но желание клиента выполнил: из зеркала на меня глянул молодой «папа Хэм»[1], в очках, разве что свитера грубой вязки под горло не хватает (ну не носят их здесь). После того как я показался деду в таком виде, он хмыкнул и произнес:
— Сашка, ты вовсе обангличанился, — скептически оглядев меня в новой прическе и «прикиде», сказал дед, — зачем это тебе, ходил бы как все.
— Дед, я под английского шпиона сойти хочу, — рассмеялся я и обнял моего старика, — знал бы я как близок к истине, но обо всем по — порядку.
Я все больше убеждался, что у меня здесь нет никого ближе и никто больше из окружающих не любит меня так, как дед. У меня никогда не было такого деда — кряжистого старика, крепкого хозяина, умеющего настоять на своем и постоять за себя. Дед никого не боялся и не перед кем не лебезил и не заискивал, наоборот, у него всегда была толпа просителей: одним он помогал, других гнал в шею, и, примечательно, что он разгадывал человека с первых минут разговора. Именно те, кто его боялся и испытал его гнев (иногда, возможно, неправильный), сравнивали его с купцом Диким из «Грозы» Островского. У него, конечно, бывали минуты плохого настроения, когда он мог наорать без повода, я как — то пару раз сам попал под «горячую руку», но дед, поняв, что был неправ, сам потом пришел мириться.
Познакомился я и с дедовым младшим сыном, своим дядей Николашей. Как — то сижу я, читаю в своей светелке, и вдруг без стука вваливается какой — то долговязый хлыщ с тросточкой, фатовскими усиками на испитом лице с мешками под глазами.
— А — а—а, вот наш новый дедов любимчик, дорогой племянничек Сашенька, — издевательским тоном «пропел» хлыщ, — на дедовы деньги позарился, щенок. Вот тебе, а не деньги, — дядюшка показал мне кукиш, сунув тросточку подмышку. — Я тебя научу уважать старших, сукин сын — дядюшка перехватил поудобнее свой стек и сделал шаг ко мне[2].
— Стой, где стоишь, или я продырявлю тебе ногу, — открыв ящик стола, я схватил револьвер, отступил к стене и взвел курок.
Но, на дурака мало подействовал вид оружия, он, видно, думал, что с ним шутят или вообще мозгов не имел.
— Ах ты… — Николаша взмахнул рукой наискось, намереваясь наотмашь ударить меня по шее стеком.
Я опустил ствол к полу и нажал на спуск. Грохнул выстрел, комнату заволокло дымом, запахло порохом. Николаша завизжал и выпрыгнул обратно в дверь. А вдруг я его задел рикошетом, да и вообще надо спросить в оружейной лавке патроны с бездымным порохом, французы вон делают бездымный порох, что уж бельгийцам не снаряжать им патроны к револьверу: не дай бог палить в помещении, ничего ведь не видно будет. Я осмотрел пол, потыкал в пулевое отверстие карандашом: пуля пробила под углом около 45 градусов толстую дубовую паркетину и засела где — то внизу, но семь сантиметров прошла. Деду я потом объяснил, что случайно выстрелил, разбирая оружие для чистки, но он только ухмыльнулся, видно, слуги доложили об инциденте.
Все десять дней до отъезда я занимался гимнастикой на потеху дедовым слугам, и не только им: мальчишки сбегались со всей округи и, залезая на ближайшие к дедову забору деревья, смотрели бесплатный цирк. Сначала дворник, было, принялся их сгонять, но я сказал, что не надо — пусть смотрят. Да и слуги стояли, делая вид, что заняты во дворе каким — то нужным делом, смотрели на представление. Самое интересное заключалось в том, что я не выполнял каты из каратэ, не делал медленные движения у — шу, не скакал и не стоял на голове. Только обычный комплекс гимнастики: наклоны туловища, приседания, в том числе с грузом, взяв на спину мешок с песком весом около двадцати килограммов, махи ногами. Но этого было достаточно, чтобы за спиной раздавалось: «эк его корежит»; «припадочный, наверно, молодой купец — то»; «ну так он после пожара головой повредился, видишь, страшный какой, да еще не в себе» и тому подобные замечания. Нет, видимо, не найдет дед мне в слободке невесту, раз такой слух пойдет о припадочном женихе.
Еще я читал журналы по химии и биологии, чтобы понять, что было известно в этих областях науки в это время, ведь профессора называли меня коллегой, а копни поглубже, выясниться, что я элементарных и всем здесь известных вещей не знаю. Однако, почитав статьи, я убедился, что российская наука в целом (я не говорю про прорывы выдающихся ученых, а про образование в целом) лет на 20–30 отстает от европейских стран. В наших журналах все еще рассуждали о жидкостях и флюидах, через которые из мирового пространства передается «магнетизм»…, микробиологических исследований вовсе не было, так что рассуждения о микроскопических зверьках моего доктора Леонтия Матвеевича еще можно было назвать редким вольнодумством. Доктор все же прислал журнал с моей историей. Ну и жуткие фото там получились, прямо оторопь берет: неужели я таким был, когда меня привезли или это от плохого качества снимка. На первом фото — просто обгорелая[3] головешка без волос, глаза закрыты черным прямоугольником, что создавало еще более страшное впечатление — будто и глаз у меня нет. На промежуточном фото я был вроде Фантомаса, только серый, ну а на заключительном — так уже, ничего себе уродец, в театре можно без грима в роли Квазимодо подрабатывать.
Перед отъездом зашел к деду спросить о его решении.
— Вот, внучек, с заводом лекарств я решил, а взрывчатку как — то нехорошо все же делать, — засомневался дед.
Хорошо, хотя бы с сульфаниламидами проблем не должно быть, а вслух сказал:
— Дед, не ты сделаешь, так кто — то другой на этом заработает. Взрывчатка — ведь это не только война и убийство, а, горные работы и строительство, прежде всего, железных дорог. Развитие России через Сибирь пойдет, туда чугунку скоро потянут, за Урал, до самого Тихого океана. А знаешь, сколько там скал взорвать надо и туннелей проложить? Даже нобелевского динамита не хватит, прорву взрывчатки тратить придется. У нас строительство и горные работы даже в привилегии прописаны, а будет ли ТНТ закупать военное ведомство — хорошо если будет, а если не будет, то мы только на проходческих и железнодорожных работах капитал удвоим! Наша взрывчатка дешевле нобелевской и безопаснее к тому же, хранения такого строгого не требует — хоть в воду ее положи — все равно взорвется, если детонатор не замокнет или будет просто герметичным и не пропустит воду (ТНТ в воде практически не растворим).
— Вот ты куда, внучек, загнул, — задумался дед, — ведь это бешеные деньги… А откуда ты знаешь, что чугунку потянут через горы аж до океана?
— Дед, это просто логика — наука такая, иначе говоря — головой думать надо, вперед смотреть, где выгода лежит, — объяснил я своё послезнание купеческой деловой хваткой, — то, что в Сибири богатств в земле немеряно, так это еще Ломоносов сказал, да и Менделеев так считает. Вывезти добытый уголь, нефть, руду на телегах невозможно, значит, будут строить железную дорогу.