Господин канонир
Шрифт:
— Ус… ус… устанавливаю связь. Мос… мостик на связи.
— Ринни! — выдохнул Габерон в пустоту, прикрыв зачем-то ладонью рот, точно опасаясь, что этот звук привлечет внимание марширующего голема, — Эй, на мостике! Ты что, уснула?
Пять секунд тишины показались ему вечностью.
— Слушаю тебя, Габбс, — отозвалась тишина.
При звуке ее голоса Габерон испытал такое облегчение, словно в один миг сбросил двести галлонов балластной воды. Грязной зловонной жижи, тянувшей его вниз. Но уже в следующую секунду он почувствовал приступ липкого стыда. Голос у Алой Шельмы был уставший и тусклый. Так обычно не звучит голос живого человека, даже переданный
— Могу я осведомиться, что там слышно с отправкой, капитанесса, сэр?
— Тебе так быстро надоела обстановка? — в голосе капитанессы послышался намек на улыбку.
— Я неуютно себя ощущаю, когда не могу сменить гардероб хотя бы трижды за день, — в тон ей ответил Габерон, — Кроме того, еще немного, и я провоняю здесь настолько, что тебе придется проветривать меня на леерах, как грязное белье. Это все чертова чешуя… Здесь у нас несколько бочек этого добра, видно, оказалась недостаточно качественной для ведьминского зелья… Ты даже не представляешь, как она смердит! Где «Вобла» наконец? Передай Дядюшке Крунчу, чтоб взял у меня на гандеке самую большую пушку из всех, что найдет. Я хочу, чтоб он превратил эту штуку, шагающую по мидль-деку, во много-много маленьких деталей на радость Тренчу.
— «Воблы» не будет, Габбс.
Габерону показалось, что он ослышался. Слух старого канонира не всегда отличается остротой, а гомункулы формандского образца нередко искажают звук. Габерону безотчетно захотелось помотать головой, чтоб прочистить уши.
— Повтори, я не понял. Прием.
— «Воблы» не будет, — тихо повторила Алая Шельма, — Извини.
Тренч уставился на Габерона широко раскрытыми глазами. Не послышалось, значит.
— Где она?
— Где-то на пути в Порт-Адамс, должно быть, — капитанесса отчетливо шмыгнула носом, — Я пыталась ее вызвать. Пытаюсь до сих пор. Однако… «Вобла» сейчас в каких-нибудь тридцати милях от нас, но корабельный гомункул ее не видит. Не видит и не может связаться.
— Марево, — упавшим голосом произнес Тренч, садясь обратно на ящик, — Вы говорили, оно экранирует связь по магическому лучу.
— Так и есть, — отозвался Габерон тихо, бессмысленно разглядывая собственные пальцы. Глупейшее занятие, особенно в темноте, — Марево глушит любую связь.
— Но ведь мы погрузились всего на двести пятьдесят футов!
Габерон медленно набрал воздуха в легкие, пытаясь представить, что это чистый и свежий воздух, который веет по ночам над верхней палубой, а не затхлая, пропитанная ядовитой алой взвесью, отрава. Желудку это ничуть не помогло, он по прежнему вел себя так, словно внутри него колыхалась большая медуза.
— На триста приятель. И это ровно на триста футов больше, чем рекомендуется для здоровья.
— Почему ты так думаешь?
— Видишь ту гадкую рыбину, которая кружит в углу?..
Тренч опасливо скосил глаза, наблюдая за уродливым существом, похожим на наконечник стрелы и таким же плоским.
— Д-да.
— По-латинийски эта тварь именуется «акантонус арматус». И она никогда не поднимается выше трехсот.
— Значит…
— Значит, мы остались втроем в этой тонущей кастрюле, — Габерон ухмыльнулся, надеясь, что ни Тренч, ни Алая Шельма не подозревают, какой ценой далась ему эта беззаботная ухмылка, — К тому же, в обществе безумного механического убийцы. Не знаю, как вам, а мне это кажется началом нового захватывающего приключения.
— Габби… — Алая Шельма осеклась, не смогла продолжить. Голос изменил ей и в течении нескольких секунд корабельный гомункул передавал на нижнюю палубу только хриплое дыхание
— Держите себя в руках, капитанесса, сэр! Формандскому боевому кораблю не привыкать к пролитой крови. Но вот женские сопли на мостике явно не к месту.
— Нам не выбраться отсюда. Я сглупила, Габби. Прости меня. Я была вздорной и глупой девчонкой. Сделала все наоборот. Если бы здесь был Дядюшка Крунч… Ох, если бы он был здесь… Я… О Роза, что же я натворила!
Габерону пришлось сделать два или три глубоких вдоха, чтобы привести мысли в порядок. Это было непросто. Они плясали в голове как крошки планктона, сталкиваясь между собой, разлетаясь и связываясь в громоздкие бессмысленные цепочки. Цепочки, которые своей тяжестью напоминали тянущие ко дну якорные цепи.
— Все в порядке, Ринни, — выдавил он, надеясь, что его голос звучит по-прежнему безмятежно, — Дядя Габби что-нибудь придумает.
И быстро, чтоб она ничего не успела возразить, добавил одно короткое слово:
— Отбой.
* * *
Габерон презирал сверхнизкие высоты, но не боялся их.
Боязнь перед Маревом среди юнкеров формандского военно-воздушного флота вытравливалась в первые же годы учебы, методом настолько же варварским, насколько и эффективным. Инструмент, предназначенный для его выполнения, на флоте негласно именовался «пивным бочонком» и фигурировал в великом множестве историй, как невинных, так и довольно неприличных — в зависимости от рассказчика. «Пивной бочонок» был предельно прост по своему устройству и представлял собой простейший деревянный корпус, формой напоминающий баллон аэростата. Привязанный прочными линями к борту судна, он волочился под килем, позволяя бортовым лебедкам регулировать высоту, от нескольких десятков футов до нескольких сотен. Метод действительно отличался крайней простотой. Испытуемого опускали на предписанную высоту и держали там столько, сколько было необходимо.
Офицерский норматив — шесть часов на восьмистах футах — Габерон сдал на «отлично» еще будучи старшим юнкером. Молодое и сильное тело обладало значительной выносливостью, позволявшей сопротивляться тлетворному воздействию Марева. Уже позже, в звании мичмана второго класса, он даже как-то раз выиграл пари с сослуживцем, выдержав три часа на шестистах футах. Но уже почти забыл, насколько же ему после этого было плохо…
— Становится жарче, — пробормотал Тренч. Он обмахивал лицо воротником плаща и выглядел так, словно провел у топки всю смену, даже губы запеклись, разве что пар от волос не шел.
— Иллюзия, — коротко отозвался Габерон со своего места.
— Я же чувствую…
— Температура не изменилась, — Габерон почувствовал досаду на инженера, заставившего его открыть рот, — Это твое тело начало реагировать на близость Марева. «Жаровня». Она начинается между седьмой и восьмой сотней футов. У каждого по-разному.
Сам Габерон жары пока не чувствовал, но по тому, как начали нагреваться кончики пальцев и язык, знал, что «жаровня» не заставит себя долго ждать. Такой жар не оставляет ожогов, лишь изматывает, вытягивает душу, заставляет задыхаться и превращает человека в подобие беспомощной мятой тряпки. За «жаровней» обыкновенно бывают «кальмарчики» — это когда тело вдруг начинает пощипывать со всех сторон, так, будто твою плоть заживо грызут сотни мелких голодных тварей. Но тут можно и проскочить, как карта ляжет. Говорят, рыжих «кальмарчики» вообще не грызут, а среди остальных шанс один к пяти.