Господин Пруст
Шрифт:
В гостинице его приезд стал чуть ли не праздником. Сразу было видно, как его любили, уважали и восхищались им. Каждый старался по мере сил угодить ему. Здесь он был у себя дома. Они перебрали все комнаты, чтобы подобрать для него самую удобную.
Все было, как в прошлые годы, объяснил он, разве что еще больше людей, которые оставили свои загородные дома из-за начавшейся войны.
Помню большую террасу на первом этаже, выходившую к морю. И еще то, что приходилось забираться на самый верх. Там были три комнаты с окнами на море. А над ними еще одна терраса, куда на время пребывания
— Мне не нужны соседи, тем более у меня на голове, — объяснил он. — Для вас, мадам, будет комната рядом с моей, как прежде у Никола. А другую займет Эрнест.
При каждой комнате была своя ванная, которая изолировала ее от шума в коридоре. Первой шла его комната, потом моя и потом Эрнеста, причем у г-на Пруста не самая лучшая. В ней большая постель, несколько стульев и столов, на которых лежали его тетради и книги. Ничего необычного. Не было ни печи, ни камина, на зиму гостиница закрывалась. Из окна была видна дамба, вдававшаяся в море.
У него не полагалось нарушать уже заведенный порядок, и он сказал мне:
— А вы займитесь моим кофе.
Но для этого мы ничего с собой не взяли, однако на этаже в конце коридора был устроен буфет, которым пользовалась прислуга, и здесь я каждый день готовила кофе в их же посуде; все старались, чтобы у меня все было под рукой. Он как-то сказал мне:
— Раз уж здесь нет звонка, я буду стучать вам в стену.
Таким образом жизнь наша устроилась почти по-парижски. С утра абсолютное молчание, он отдыхает. Затем, если я ему нужна, стучит в стену, как это было у него с его бабушкой, когда они приезжали вдвоем в Кабур, что описано в «Содоме и Гоморре». Он делал окуривание, я приносила кофе. Потом еще немного отдыха или работы с тетрадями. Он много лежал, как и в Париже. Случалось, что вечером выходил к ужину, но никогда не обедал.
Сама я завтракала в столовой и всегда торопилась, боясь, что он позовет меня. Иногда он говорил накануне:
— Утром не спускайтесь к завтраку, я что-то сильно устал. Попросите метрдотеля подать вам в комнату; может быть, вы мне понадобитесь.
За все время там я не видела, чтобы он с кем-нибудь встретился или приглашал кого-нибудь в гостиницу к обеду. Вечерами он выходил довольно редко. Казино уже было закрыто; по его рассказам, он любил бывать там, «но никогда не играл, только смотрел, и все». Не помню, чтобы он часто бывал и у своих друзей, которые жили по соседству: у графини Греффюль в Довилле, у графа Робера де Монтескье в Трувилле или у г-жи Клермон-Тоннер в Бенервилле, или совсем неподалеку, у одной из самых старинных и близких своих приятельниц, у г-жи Строе в имении «Кло де Мюрье».
Тогда я уже начинала понимать ту черту его характера, что он старался быть ближе к людям, если они ему понадобятся, но никак не хотел обязываться чем-либо перед ними. Кажется, как-то раз, когда графиня Греффюль и граф де Монтескье приехали к нему в «Гранд-Отель», он не захотел их принять.
В Кабуре меньше завешивали окна. На бульваре Османн шторы никогда не раздвигались, а тем более окна всегда были закрыты. В «Гранд-Отеле» после полудня раздергивали занавеси, да и сам он как-то больше
Там же по прошествии некоторого времени он уже перестал обращаться ко мне «мадам» и стал называть Селестой. И, кроме того, иногда задерживал меня для разговора. Или, прогулявшись по террасе и увидев, что я тоже вышла подышать воздухом, делал мне знак подойти к нему, и мы разговаривали, глядя на море. Но так было всего раза два, у меня доставало дел, в том числе и уборка его комнаты, пока он расхаживал по террасе.
Я чувствовала, что он уже больше доверяет мне, и тоже стала спокойнее, разговаривала и держалась с ним не так скованно, хотя каждый из нас оставался все-таки на своем месте.
Наверно, Эрнест с его претензиями много способствовал нашему сближению. Другой пользы от него, пожалуй, и не было, потому что все делала я. Должно быть, он отчаянно скучал, не зная, чем заняться. Г-н Пруст почти совсем к нему не обращался. Он говорил мне:
— Знаете, Селеста, он меня раздражает и наводит смертельную тоску.
Во всяком случае, Эрнест стал одним из главных сюжетов для наших разговоров. Мы о нем только и говорили. Я передразнивала его надутые манеры, г-н Пруст тоже, и это веселило нас.
Непосредственность моей натуры и моих двадцати трех лет брала свое. Я, не задумываясь, отвечала ему и видела по его непринужденному смеху, что это ему приятно. Но и он, наверно, не без удовольствия ощущал мое желание развлечь его и то, как мне нравилось говорить с ним.
Он даже пробовал заинтересовать меня Кабуром с его окрестностями и упрекал за то, что мне совсем не любопытны здешние места и я не люблю ходить на прогулки. Как-то раз он стал расхваливать одно место, где пекли очень вкусные блины, которое было известно ему еще по прежним временам.
— Почему бы вам не побывать там как-нибудь днем? Возьмите экипаж, я заплачу.
— Сударь, у меня нет ни малейшего желания, мне и здесь хорошо, вместе с вами.
Помню, что мы прохаживались по террасе, на нем было светло-серое пальто. Он остановился и улыбнулся, как солнце.
— Спасибо, Селеста.
Здесь же, в Кабуре, он начал понемногу рассказывать мне о своем прошлом, как бывал тут прежде, еще ребенком, с бабушкой. А потом ездил уже из чувства привязанности к своим воспоминаниям, и еще потому, что его отец и другие доктора рекомендовали при астме перемену воздуха. Ну, и, конечно, здесь поблизости летом жили многие из его парижских друзей. Так я узнала имена, которые мало-помалу стали для меня привычными: банкир Орас Финали, г-жа Строе, жена композитора Бизе, автора «Кармен», и многие другие.
Он рассказывал о том золотом времени, когда часто ездил за город в автомобиле и именно тогда познакомился с моим мужем, потому что Жак Бизе, его однокашник по лицею Кондорсе и сын г-жи Строе и композитора, был директором одной из первых компаний по найму автомобилей; зимой эти машины были в Монте-Карло, а летом он перегонял их в Кабур. Естественно, что при своей привычке все перепроверять г-н Пруст просил у него для своих поездок лучших шоферов. Жак Бизе предложил ему троих, из которых два стали фаворитами: Альфред Агостинелли и мой муж.