Господин следователь
Шрифт:
Вещи, якобы похищенные у старика, теперь лежат в моем кабинете. Варвара Селезнева, которой надоело ходить на соседнюю улицу — двести лишних шагов, потребовала от супруга, чтобы тот вычерпал воду и позвал батюшку освятить колодец. Андрей поматерился, но просьбу жены исполнил. Вычерпывая, утопил ведро, взял «кошку», нашарил ею что-то на дне и вытянул тяжелый узел.
Фарфоровая солонка оказалась расколота, часы, возможно, починить удастся, сапоги уже носить нельзя, шандал и ложки в целости и сохранности. Теперь оборвана еще одна нить (возможно, что единственная), ведущая к раскрытию
Господин Ухтомский, если входит в кабинет, сама деликатность. Почти без шума, только медали звенят. Чего это он со всеми наградами? Ух ты, у пристава еще и Георгиевский крест имеется. Или он пока не Георгиевский крест, а Знак отличия Военного ордена?
— Позвольте, Иван Александрович?
Появление в кабинете пристава ничего хорошего не предвещало.
— Неужели убийство, Антон Евлампиевич? — поинтересовался я.
Я еще предыдущее убийство не раскрыл, а тут на тебе.
— Пока не знаю, Иван Александрович, — покачал головой старый служака. — С час назад из Ирдоматки парнишка прибежал, сказал, что мамка его прислала — постоялец ихний, фельдшер, мертвым обнаружился. Сам помер или помог неизвестно. Мамка, грит, перепугалась сильно, велела в город бежать. А я решил — вдруг у вас никаких дел нет, сразу бы и поехали. Выяснится, что убийство, все равно придется за вами посылать, а это опять время тратить. И доктор у нас на месте, готов выехать. Он уже в коляске, нас с вами ждет.
Ну, коли доктор уже в коляске, надо ехать.
С Михаилом Терентьевичем мне в одну коляску не уместиться. Поэтому ограничился тем, что пожал ему руку, а сам уселся с приставом. А городовые двинулись следом, на подводе.
От Череповца до села Ирдоматка почти десять верст, на машине, если не спешить, минут двадцать, а мы ехали часа полтора. Поболтали с приставом о разных вещах. Он, кстати, сегодня с наградами по важной причине — дочка, которая живет где-то под Таганрогом, давно просила батюшку выслать портрет, обязательно при полном параде. Вот и ходил в фотографию господина Новикова.
Ах ты, а ведь матушка тоже просит, чтобы я выслал ей фотокарточку. Не забыть бы.
Дорогой я попытался получить хоть какие-нибудь сведения, но пристав знал только имя хозяйки — Аграфена.
— Как искать-то станем? — озабоченно поинтересовался я. Я изучал данные на волости и населенные пункты, что находятся в моем ведении. Ирдоматка село большое. Если там не одна Аграфена? Ходить и спрашивать — где покойник?
— Найдем, Иван Александрович, не беспокойтесь, — усмехнулся пристав.
Антон Евлампиевич оказался прав. Выяснять, где покойник, нам не понадобилось. Вон, у дома, под старой драночной крышей народ толпится. Спрашивается — чего интересного?
Городовые соскочили с подводы.
— Па-старанись! — привычно гаркнули служивые, расчищая дорогу для начальства.
— Вот, тутотка он, тутотка и лежит, — суетилась еще не старая, но уже изрядно раздобревшая хозяйка.
Тело, прикрытое старым половиком, отчего-то лежало во дворе. Не сговариваясь, мы поснимали фуражки и перекрестились.
— Он что — здесь и умер? — строго спросил я у тетки.
— Зацем здесь? — ответствовала хозяйка, выговаривая вместо ч букву ц. — В доме он помер, сюды его парни мои выташшыли. А зацем цузому покойнику в доме лежать?
Если это убийство, то получается, место происшествия уже затоптали?
Видимо, взгляд городского начальника стал таким строгим, что хозяйка засуетилась:
— А цто, не нада было? — испуганно спросила она. — А я ить, и не знала. Думаю — цего ему в квартере-то у меня лежать? Вот, парней ить своих и заставила — ташшыте, мол. Тамотка комнатка у Виссариона проходная, если ходить, так все время за него запинаемся.
Пока я сверлил хозяйку суровым взглядом, Федышинский успел снять половичок с лица.
— Господин следователь, самоубивец это, — сказал доктор.
Как это он определил? По глазам? Глаза покойного — совсем еще молодого парня выражали нечеловеческую муку. Лучше бы не смотрел. Не дай бог, ночью приснится этот взгляд.
Федышинский наклонился к трупу едва не вплотную.
— Сами понюхайте — фосфором пахнет, — сообщил статский советник в отставке.
Нюхать мне не хотелось, но я послушно склонился к лицу парня.
— Принюхайтесь, — посоветовал доктор, пытаясь ладонью подогнать к моему носу запах, исходивший от раскрытого рта покойника.
Твою мать, господин доктор!
Пахло чем-то мерзким, вроде тухлой рыбы. Это фосфор так пахнет? Теперь буду знать.
— Не иначе, спичками отравился, — предположил Федышинский.
— Спичками? — не понял я. — Как можно отравиться спичками? Они что, ядовитые?
— Не нынешними серными, а фосфорными, — пояснил доктор. — Их, вроде, делать и перестали, но еще попадаются. Отломают головки, сунут в стакан и зальют водой. Смерть страшная, мучиться долго. Бывало такое в моей практике. Гимназистка как-то беременная отравилась, поручик из Вильманстрандского полка, что казенные деньги в картишки проиграл, таким вот способом жизни себя лишил. Поручику бы застрелиться — все легче умирать.
Умирать всегда тяжело, по себе знаю.
— А почему глаза не закрыли? — спросил доктор у хозяйки.
— Так это, — засмущалась хозяйка. — Мы ить вчера с мужем да с парнями к свекрови ходили, по свекру година, там и заночевали. Муж нонча допивать остался, я утром пошла корову доить — прихожу, а Виссарион уже это, тогось. Я младшенького-то в город послала, а старших заставила выташшыть. Парни-то покойника вынесли, а про глаза и забыли. Я ему сразу лицо прикрыла, так и не видно. Страшно, когда покойники глаза пялят.
Федышинский только махнул рукой и сам попытался закрыть глаза мертвецу. Не получилось. Покряхтев, доктор полез в карман, достал два медяка. Уложив монеты на глаза мертвеца, перекрестился.
— Проводите меня в комнату покойного, — кивнул я хозяйке. Не знаю, зачем это мне — самоубийство не наш случай, но осмотр проведу.
Комнатушка покойного крошечная, да еще и проходная. Представляю, каково приходилось парню по утрам, когда вокруг начинали бегать мальчишки.
Пахло в комнатушке неприятно. Я поморщился, а хозяйка вздохнула: