Госпожа

Райз Тиффани

– Я не буду оскорблять тебя, спрашивая, как ты, Уесли.

– Спасибо, - ответил Уес, присаживаясь у окна музыкальной комнаты, в нескольких футах от скамейки у рояля, где сидел Сорен.
– Но я не против поделиться, я напуган до смерти и пытаюсь не бояться. И я не очень преуспел в этом.

– Как и все мы. Включая меня, если тебя это как-то успокоит.

– Помогло. Немного.

– Нет ничего постыдного в страхе. Даже Иисус боялся в Гефсиманском саду. Он молился, чтобы у него забрали долю его страданий. И он так боялся, что проступил

кровавый пот. Я периодически проверяю свой лоб.

Уесли усмехнулся.

– Знаете, ей бы понравилось. Я с вами наедине в комнате, и мы разговариваем, - сказал Уес, желая, чтобы Нора была здесь и увидела это.

– Ей бы, безусловно, понравилось видеть нас обоих в таком смущении.

– Когда она вернется, мы все сходим поужинать, и она сможет наблюдать, как нам неловко и некомфортно, пока она сидит сложа руки, впитывая каждую секунду момента.

– Замечательная мысль... сложа руки. За ужином.

– Кингсли... он поехал за ней, верно?

Сорен кивнул.

– Если сможет. Я сказал ему, чтобы ни при каких обстоятельствах он не рисковал своей жизнью. Если сможет вызволить ее, не рискуя собой, он попытается. В противном случае, боюсь, он вернется с пустыми руками.

– Вы больше переживаете за него, чем за нее?

– Я одинаково переживаю за них обоих. Элеонор символ того, что Мари-Лаура ненавидит, символ того, что я пошел дальше и нашел счастье с кем-то другим. Но Кингсли ее родной брат, который, как она думает, предал ее. Она будет беспощадна к нему, если его поймают.

– Тогда, что она делает с Норой?

– Мари-Лаура беспощадна ко мне.

– Знаете, вы не единственный, кто ее любит. Я тоже ее люблю.

– Знаю. И она любит тебя.

Глаза Уесли распахнулись от шока после прозвучавших из уст Сорена слов.

– Молодой человек, не смотри так удивленно, - сказал Сорен, почти улыбаясь.
– Я знаю, как сильно она любит тебя уже больше года.

– И это вас не смущает?

Вздохнув, Сорен ответил не сразу.

– Беспокоит ли меня то, что она любит тебя? Нет. Бог есть любовь. Уверен, ты где-то слышал это. Когда кто-то любит кого-то, они признают Бога внутри этого человека. Любить кого-то - это божественный акт. Она видит в тебе Бога. Как и я.

Уесли поднял руки и потер ноющие от расцветающей в них боли глаза. Он дышал сквозь руки, чтобы сосредоточиться, прежде чем опустить их и посмотреть в глаза Сорена.

– Почему вы такой?
– спросил он, вопросы выливались из него, как вино в бокал.
– Почему священник и садист? Как вы можете говорить о любви к Богу и в то же время спать с Норой? Как вы можете бить женщину и называть себя служителем церкви? Как вы можете быть... собой? Я не могу вас понять, даже под страхом смерти.

Сорен снова замолчал. Уесли не знал никого, кто бы делал подобное – останавливался, чтобы подумать и потом говорить.

– Ты можешь удивиться, но я много раз задавал себе тот же вопрос. Особенно, когда был ребенком, у меня были эти мысли... желания... я не понимал

их. Я видел, кем был мой отец, как он вел себя с моей мачехой. Жестким, вспыльчивым, опасным, беспощадным.

– Ваш отец был жестоким?

– Да, он был монстром. Он делал ужасные вещи со своей женой и моей сестрой, с моей матерью. Мне было пять, когда меня отправили в школу в Англии. Во время учебы я выучил столько, сколько мог. Я боялся, что был испорчен своим отцом, боялся, что был похожим на него.

– Тем не менее, вы такой, верно? То есть, вам нравится причинять боль людям.

– Да, нравится. Но это другое. Моя приемная мать была не в силах остановить его, когда он хватал ее за волосы и тащил в спальню. У нее не было выхода, не было стоп-слова, не было ничего. Всякий раз, когда мы с Элеонор вместе, все, что я собираюсь сделать с ней, она может остановить одним словом. Я знаю, она рассказывала тебе про это. Почему ты хочешь услышать это от меня?

– Я хочу понять, что она видит в вас. Кроме очевидного.

Сорен тихо рассмеялся.

– Очевидного? Полагаю, это твой тактичный способ сказать, что мой вид не приводит в ужас.

– Видел и похуже, - признался Уес.

– Я расскажу тебе кое-что личное, то, что никогда не думал, буду делить с кем-то, кроме Элеонор.

Уесли скрестил руки на груди. Он не совсем был уверен, что хотел слышать что-то личное от Сорена, но понимал, что не может уйти, не сейчас, когда еще не сделал то, что должен был.

– Хорошо... рассказывайте.

– Мы с Элеонор познакомились, когда ей было пятнадцать. Ей было семнадцать, прежде чем я признался ей, кем был. Я ждал, когда мой отец умрет, чтобы рассказать ей. Это был не осознанный выбор. Оглядываясь назад, думаю, я боялся, что Элеонор попробует отомстить моему отцу за то, что он сделал с моей сестрой.

– Даже не сомневаюсь.

– После его второго барка и появления моей младшей сестры, Клэр, я удостоверился, что он не сможет прикоснуться ни к одной женщине.

Уесли вздрогнул от ледяного тона Сорена.

– Что вы сделали?

– Давай скажем так, я убедился, что он больше не станет отцом.

Внутренности Уеса рухнули на пол.

– Но... вы же иезуит. Нора говорила вы пацифист.

– Мне было восемнадцать, когда я кастрировал своего отца. Тогда еще я не был иезуитом. Я был на полпути в Европу, к тому моменту как он проснулся. Он думал, что это сделала моя сестра, Элизабет, хотя и ничего не мог доказать.

Сорен улыбнулся, и эта была самая леденящая душу улыбка, которую Уесли когда-либо видел.

– Похоже, ты в ужасе, - сказал Сорен.

– Я в ужасе.

– То же самое я рассказал Элеонор в ночь его похорон. Она не была напугана. Она гордилась мною.

– Нет... Нора не могла...

– В Элеонор есть крупица варварства. Одна из ее наиболее привлекательных черт. Одна из миллиона.

Одна из миллиона... Слова напомнили Уесли то, ради чего он пришел, но сейчас не мог произнести.