Государь (сборник)
Шрифт:
Я полагаю, что указанное различие в достоинстве одного и другого рода войск известно многим, однако, к несчастью, в наши дни ни примеры античности, ни современные уроки, ни открытое изобличение заблуждений не способны заставить государей одуматься и понять, что вернуть уважение к войску какой-либо страны или государства можно, только восстановив описанные порядки, внимательно их изучая, распространяя их влияние и возрождая к жизни, с тем чтобы они укрепили влияние и жизненные силы самого правителя. Но государи уклоняются от соблюдения этих обычаев, как и других, о которых говорилось выше, поэтому их приобретения обращаются во вред и не служат величию государства, как будет показано немного позже.
Глава XIX
О том, что приобретения, сделанные неправильно устроенными республиками, не соблюдающими заповеди римской доблести, служат их погибели, а не возвышению
Распространенность мнений, противных истине и основанных на дурных примерах, подаваемых нашим развращенным веком, ведет к тому, что люди и не помышляют сворачивать с проторенных дорожек. Возможно ли было бы на протяжении последних 30 лет внушить любому итальянцу, что 10 тысяч пехотинцев способны атаковать на равнине 10 тысяч конных и такое же количество пехотинцев и не только противостоять, но и победить их, как это было в неоднократно упоминавшейся нами битве при Новаре? И хотя история полна таких примеров, tamen [44] в это никто бы не поверил, а поверив, сказал бы, что современные доспехи куда надежнее и что эскадрон тяжелой кавалерии смел бы с лица земли целую скалу, а не то что отряд пехоты. Подобными измышлениями наши современники оправдывают свои заблуждения, забывая о том, что Лукулл, располагая немногими пехотинцами, разгромил 150-тысячную конницу Тиграна, а в ее составе были части, во всем похожие на наших современных рыцарей. Равным образом ложность этих доводов была обнаружена примером заальпийцев. Он доказывает справедливость того, что в истории говорится относительно пехоты, и точно так же следует
Однако, как я уже говорил, рассуждая о разнице между устройством, предназначенным для расширения государства, и устройством, имеющим в виду только защиту, навряд ли какой-либо республике удастся жить в мире и спокойствии, наслаждаясь своей свободой в малых границах, ибо если она не станет причинять никому беспокойства, то ее побеспокоят другие, вследствие чего у нее возникнут желание и необходимость раздвинуть свою территорию. А коль скоро у нее не окажется внешнего врага, она найдет его у себя дома; похоже, что так случается со всеми крупными городами. Если же германским республикам удается жить по такому образцу и они долгое время сохраняют свою независимость, то это вызвано определенными условиями страны, без которых ему нельзя было бы следовать и которых в других местах нет.
Та часть Германии, о которой я говорю, входила в состав Римской империи, так же как Франция и Испания. Но когда империя пришла в упадок и ее название сохранилось как раз только в этом краю, самые сильные германские города начали освобождаться благодаря денежным потребностям императоров или вследствие их слабости, откупаясь от империи при сохранении небольшого ежегодного налога. Постепенно все города, зависевшие непосредственно от императора и не подчинявшиеся никаким другим князьям, заплатили за себя подобный выкуп. В то же самое время, когда названные города покупали свою свободу, восстали некоторые общины, подвластные герцогу Австрийскому, в том числе Фрибур, швейцарцы и другие. Процветая с самого начала, со временем они добились таких успехов, что не только не вернулись под австрийское иго, но и наводят страх на своих соседей. Это относится к народам, именующим себя швейцарцами. Таким образом, все германские земли поделены между швейцарцами, республиками, называемыми вольными городами, князьями и императором. Причина, почему среди такого разнообразия властей не возникает войн, а если они возникают, то длятся очень недолго, заключается в наличии императора, который хотя и не располагает большими силами, но пользуется уважением и играет среди них роль миротворца; он выступает как посредник и своим авторитетом пресекает в корне всякие раздоры. Самые тяжелые и затяжные войны происходили у них между швейцарцами и герцогом Австрийским, и хотя вот уже многие годы император и герцог Австрии – это одно и то же лицо, ему все же никак не удается справиться с бесстрашными швейцарцами; все спорные вопросы решаются между ними только силой. Остальная часть Германии не оказывает императору существенной помощи, как потому, что городские общины не в состоянии нанести обиду тем, кто хочет жить, подобно им, свободно, так и потому, что германские князья отчасти не могут из-за бедности, отчасти не хотят из ревности помогать императору, чтобы не увеличить его власти. Таким образом, названные общины довольствуются своими малыми владениями, не имея повода при наличии императорской власти желать большего. Близость противника заставляет их поддерживать внутреннее единение, потому что в противном случае они станут жертвой собственных разногласий. Но если бы эта страна жила по другому, им пришлось бы позаботиться о расширении территорий и тем самым нарушить царящий там мир. А поскольку в других местах подобных условий нет, этот способ существования не может служить образцом для других, которые вынуждены расширять свои владения, вступая в союзы или подражая римлянам. Тот, кто поступает иначе, не становится жизнеспособным, а приближает свою гибель и крах, ибо существуют тысячи способов и причин для того, чтобы новые приобретения становились пагубными. Очень нетрудно обзавестись владениями, которые не придают тебе сил, а тот, кто обретает владения, но не силу, неизбежно погибнет. Кто изнуряет себя войнами, тот останется слабым, хотя бы и одерживал победы, ибо он затрачивает на расширение владений больше, чем приобретает. Так поступали венецианцы и флорентийцы, первые из которых заметно ослабили себя присоединением Ломбардии, а вторые – Тосканы; им было бы лучше довольствоваться в первом случае морскими владениями, а во втором – границами на расстоянии шести миль. Все дело тут в желании приобретать, не подкрепленном знанием правильного способа, которое заслуживает тем большего порицания, что у венецианцев и флорентийцев нет оправдания – ведь им были известны способы, применявшиеся римлянами, и они могли следовать их примеру, в то время как римляне открыли их благодаря собственному разумению, никому не подражая. К тому же приобретения иногда наносят немалый ущерб всякой хорошо устроенной республике, когда она присоединяет к себе город или область, предающуюся удовольствиям, и благодаря общению с ее жителями может проникнуться подобными нравами; так случилось при занятии Капуи сначала с римлянами, а затем с Ганнибалом. И если бы Капуя была так удалена от Рима, что промах солдат было бы невозможно исправить, или город был бы в какой-то степени затронут разложением, то это приобретение, несомненно, привело бы к гибели Римской республики. Тит Ливий свидетельствует об этом в следующих словах: «Iam tunc minime salubris militari disciplinae Capua, instrumentum omnium voluptatum, delinitos militum animos avertit a memoria patriae» [45] . Воистину победитель испытывает месть со стороны таких городов или провинций без войны и кровопролития; заражая его своими скверными обычаями, они делают его жертвой первого захватчика. Ювенал как нельзя лучше выразил эту мысль в своих сатирах, говоря, что вследствие завоеваний чужих земель в римских сердцах привились чужеземные нравы и вместо бережливости и прочих замечательных добродетелей «gula et luxuria incubuit, victumque ulciscitur orbem» [46] . Итак, если приобретения представляли опасность для римлян в то время, когда они действовали с таким благоразумием и с такой доблестью, насколько опаснее они могут быть для тех, кто далек от подражания римлянам, и для тех, кто, кроме прочих ошибок, подробно описанных выше, использует чужих или наемных солдат. Отсюда следуют для них и те убытки, о которых будет упомянуто в следующей главе.
Глава XX
Какие опасности влечет за собой для государей или республик использование вспомогательного или наемного войска
Если бы в другом своем сочинении я не рассмотрел весьма подробно всю никчемность наемных и вспомогательных сил и всю полезность собственных, то в настоящем рассуждении я остановился бы на этом гораздо дольше, но, обсудив этот вопрос в другом месте, буду теперь кратким. Я не захотел вовсе обойти его, потому что Тит Ливий приводит много случаев, относящихся к вспомогательным войскам, а вспомогательными войсками являются те, которые присылает тебе на помощь другой государь или республика за свой счет и со своими командирами. Обращаясь к тексту Ливия, скажу, что римляне дважды разбили войско самнитов своей армией, посланной на помощь капуанцам, избавив их от самнитского нашествия; возвращаясь домой, римляне оставили в Капуе два легиона для ее защиты, чтобы жители города, не имея своего гарнизона, не стали снова добычей самнитов. Эти легионы, погрязнув в праздности, стали находить в ней удовольствие; дело дошло до того, что, позабыв об отчизне и об уважении к Сенату, они задумали вооруженной силой завладеть той областью, которую ранее доблестно защищали. Они сочли, что жители Капуи недостойны владеть тем имуществом, которого не умеют оборонять. Предупрежденные об этих замыслах, римляне в корне пресекли их, как мы покажем в том разделе, где речь пойдет о заговорах. Здесь же я повторю, что из всех видов войск вспомогательные являются самыми опасными, потому что использующие их государь или республика не имеют над ними никакой власти, а распоряжается ими только пославший их. Ведь, как я уже сказал, вспомогательное войско посылает тебе другой государь под своими знаменами, со своими начальниками и за свой счет, как те легионы, что римляне отправили в Капую. Эти солдаты, одержав победу, в большинстве случаев грабят как того, кто призвал их, так и того, против кого они призваны. Это происходит либо по злому умыслу приславшего их государя, либо из-за их собственных притязаний. И хотя в намерения римлян не входил разрыв договора и соглашений, заключенных с капуанцами, представившаяся солдатам возможность поживиться за их счет казалась им такой удобной, что заставила их покуситься на земли и свободу капуанцев. Можно было бы привести много подобных примеров, но я ограничусь только ссылкой
Глава XXI
Первого претора, после 400-летних войн, римляне послали в Капую
Выше уже немало говорилось о том, насколько обычай римлян, бывший у них в ходу при расширении владений, отличается от поступков государей, в наше время принимающих в подданство новые земли. Говорилось также о том, что городам, не подвергавшимся полному разорению, римляне оставляли их прежние законы, даже если не принимали в союз, а подчиняли себе. Никаких внешних признаков римского владычества этим городам не предписывалось соблюдать, они должны были выполнять только некоторые требования и, следовательно, сохраняли собственную власть и достоинство. Такого образа действий римляне придерживались до тех пор, пока не вышли из Италии и не стали превращать другие страны и царства в свои провинции.
Об этом можно судить хотя бы по тому, что первый претор, когда-либо назначенный римлянами, был отправлен в Капую, и они сделали это не из собственных властолюбивых устремлений, а по просьбе капуанцев, которые повздорили между собой и посчитали необходимым пригласить к себе одного из римских граждан, чтобы он восстановил спокойствие и навел порядок. Побуждаемые этим примером и сходной необходимостью, жители Анциума также обратились с просьбой о присылке к ним префекта, и по поводу этого события и нового способа управления Тит Ливий замечает, что «quod iam non solum arma, sed iura romana pollebant» [47] . Можно сделать вывод, насколько этот образ действий облегчил приращение римских владений. Ведь города, привыкшие жить свободно и подчиняться своим согражданам, скорее смиряются с таким господством, которое не бросается в глаза, хотя бы оно и было довольно обременительным, чем с тем, что дает знать о себе каждый день, как бы напоминая жителям об их порабощении. Для государей еще одно преимущество заключается в том, что их чиновники в этом случае не заседают в судах и не принимают участия в решении гражданских и уголовных дел, поэтому их приговоры не могут навлечь на государя упреков или бесчестья, и, следовательно, уменьшается число поводов для возникновения клеветы и ненависти к нему. О справедливости этого утверждения, кроме примеров, которые можно было бы привести из древности, свидетельствуют недавние события в Италии. Как всякому известно, французы неоднократно занимали Геную, и их король раньше всегда посылал туда своего наместника, чтобы он управлял там от его имени. Только сейчас, не по собственной воле, а в силу необходимости, король предоставил городу жить по собственному усмотрению под надзором генуэзского правителя. И если кто-то станет сравнивать, какой из этих двух способов надежнее обеспечит королю владение Генуей и одновременно будет по душе ее жителям, он, без сомнения, сделает выбор в пользу второго.
Кроме того, люди тем охотнее ищут твоего покровительства, чем менее ты на него внешне претендуешь, и тем менее опасаются покушения на свою свободу, чем мягче и снисходительнее ты себя с ними ведешь. Такое дружелюбие и снисходительность заставили капуанцев просить претора у римлян, но если бы те хотя бы в чем-то дали понять, что сами желают этого, просители заподозрили бы неладное и отвратились бы от них. Но зачем искать примеров в Капуе и Риме, когда их довольно во Флоренции и Тоскане? Всякому известно, что очень давно под власть Флоренции добровольно перешла Пистойя. Всякому известно также, какая вражда царила всегда между флорентийцами, с одной стороны, и жителями Пизы, Лукки и Сиены – с другой. Такая разница вызвана вовсе не тем, что пистойцы меньше дорожат своей свободой, чем другие, и не тем, что они ценят себя меньше других, но тем, что флорентийцы вели себя с ними как братья, а с другими – как неприятели. Вот почему пистойцы сами отдались под их власть, а остальные прилагали и прилагают все усилия, чтобы с ними этого не случилось. Нет сомнения в том, что если бы флорентийцы путем союзов или оказания помощи приручили, а не ожесточили своих соседей, то сейчас они, бесспорно, были бы хозяевами Тосканы. Я не делаю из этого вывода, что нельзя прибегать к оружию и к силе, но эти средства нужно оставить напоследок, на тот случай, если другие окажутся бесполезными.
Глава XXII
О том, сколь часто людские мнения о серьезных вещах оказываются ложными
В том, насколько ложны зачастую мнения людей, всегда могли убедиться свидетели принимаемых ими решений, ибо эти решения, если их не принимают личности выдающиеся, противны какой бы то ни было истине. А поскольку выдающиеся личности в разложившихся республиках, особенно в мирное время, окружены враждебностью вследствие зависти и прочих проявлений людского тщеславия, то верх одерживают благодаря своей распространенности ложные суждения либо предложения людей, действующих не на благо, а ради благосклонности массы. В трудную минуту ошибка раскрывается, и необходимость заставляет прибегнуть к тем, о ком в лучшие времена забывают, как это будет показано подробнее в своем месте. Кроме того, в оценке событий легко обманываются люди, не имеющие глубокого опыта и познаний, потому что происходящие события внешне во многом подтверждают те мнения, которые люди составили себе на их счет. Все это говорится к тому, чтобы понять, как претор Нумиций подействовал на латинов после того, как они были разгромлены римлянами, и почему несколько лет назад, когда французский король Франциск I выступил в поход на Милан, многие полагали, что город будет защищен швейцарцами. По смерти Людовика XII на трон Франции взошел Франциск Ангулемский, который пожелал возвратить своему королевству герцогство Миланское, за несколько лет до того захваченное швейцарцами по наущению папы Юлия II. Для облегчения своего предприятия король искал поддержки в Италии и, кроме венецианцев, которых привлек на свою сторону Людовик, заигрывал с флорентийцами и с папой Львом X, рассчитывая для осуществления своих планов на их помощь, потому что в Ломбардии стояли войска короля Испании, а имперские силы – в Вероне. Папа Лев не пошел королю навстречу, а поддался на уговоры тех, кто, как говорили, советовал ему оставаться нейтральным, ибо это в данном случае обеспечивало якобы верную победу: Церкви невыгодно было усиление в Италии ни короля, ни швейцарцев; для возвращения страны к старинной свободе требовалось избавить ее от ига и того, и других. Но справиться с каждым из них или с обоими вместе оказалось невозможным, поэтому следовало выждать, кто из них победит, и тогда Церковь со своими союзниками могла выступить против того, кто одержит верх. Трудно было бы отыскать более удобный случай, чем теперь, когда оба противника находились в походе, а войско папы готово к тому, чтобы быть выдвинутым на границы Ломбардии, ближе к театру событий, под предлогом охраны папских владений, и там ожидать генерального сражения. Эта кровопролитная в силу доблести обеих армий битва должна была так ослабить победителя, что папа без труда смог бы напасть на него и полностью разбить. Тогда, приумножив свою славу, он стал бы господином Ломбардии и властелином всей Италии. Исход событий показал, насколько такое суждение было ложным: после долгой борьбы швейцарцы были разгромлены, но войска папы и Испании не только не осмелились напасть на победителей, но и приготовились уносить ноги, что не спасло бы их, если бы не милосердие или холодность короля, который не искал новой победы и удовольствовался соглашением с Церковью.
Приведенное мнение не лишено некоторых оснований, которые сами по себе выглядят справедливыми, но на деле они совершенно далеки от истины. Очень редко случается победителю понести большой урон, потому что его солдаты погибают в самом столкновении, но не при отступлении. В пылу битвы, когда люди сражаются лицом к лицу, гибнут лишь немногие, прежде всего потому, что схватка чаще всего бывает недолгой; если же в ожесточении она продлевается настолько, что и победители несут большие потери, то само известие о победе и страх, который наводит она на врагов, далеко превосходят урон, нанесенный гибелью солдат. И если неприятель, понадеявшись на то, что победоносное войско ослаблено, захочет помериться с ним силами, он может жестоко ошибиться, если только не располагает войском, которое может справиться с противником, независимо от его победы, и до и после нее. В этом случае каждый из них может победить или проиграть, в зависимости от своей доблести и от милости фортуны, но тот, кто уже вступал в бой до этого и одержал победу, окажется в более выгодном положении скорее, чем другой. Это хорошо видно на опыте латинов и на примере претора Нумиция, который, упорствуя в своем ложном мнении, нанес великий ущерб поверившим ему народам. После победы римлян над латинами Нумиций призывал всех жителей Лациума напасть на победителей, ослабленных в сражении, утверждая, что победа римлянам досталась только на словах, но они понесли такой урон, как будто бы потерпели поражение, и что достаточно было бы малейшего толчка, чтобы свалить их. Народы, поверившие словам претора, собрали новое войско, но были тотчас же разгромлены и пострадали так же, как пострадает всякий, кто станет придерживаться подобного мнения.