Государь (сборник)
Шрифт:
Глава XXIII
О том, что римляне, верша суд над подданными, когда этого требовали обстоятельства, избегали «золотой середины»
«Iam Latio is status erat rerum, ut neque pacem neque bellum pati possent» [48] . Из всех неблагоприятных случаев самым несчастливым для государства является тот, когда государь или республика не могут пойти на мир и не могут вступить в войну; так бывает, если условия мира чересчур унизительны для них, а с другой стороны, чтобы вести войну, они должны отдать себя во власть какого-либо покровителя или стать добычей врага. До такой крайности доводят дурные советы и ошибочные решения, вызванные неверным расчетом собственных сил, о чем говорилось выше. Республика или государь, правильно взвешивающие свои силы, навряд ли оказались бы в положении латинов, которые заключали договоры с римлянами, когда договариваться не следовало, и объявляли им войну, когда этого нельзя было делать; таким образом, и дружба, и вражда с римлянами всегда были им во вред. Латины были разгромлены и доведены до отчаяния, сперва Манлием Торкватом, а затем Камиллом, который заставил их сдаться на милость римлян, разместил свои гарнизоны во всех городах Лациума, взял в них заложников и, вернувшись в Рим, объявил Сенату, что весь Лациум – в руках римского народа. Его суждение примечательно и заслуживает того, чтобы остановиться на нем, ибо в подобных случаях государям следует ему подражать, поэтому я хочу привести те слова, которые Ливий вкладывает в уста Камилла; по ним можно судить о том, как римляне считали нужным расширять свои владения, и о том, что в своих решениях они всегда избегали среднего пути и выбирали крайние. Правление – не что иное, как удержание подданных в таком положении, чтобы они не могли и не должны были тебе вредить; этого можно добиться, полностью обезопасив себя от них и лишив их всякой возможности причинить тебе вред либо позаботившись о них таким образом, чтобы у них не могло возникнуть никаких разумных оснований желать перемены судьбы. Все это явствует как из предложения Камилла, так и из приговора, вынесенного Сенатом на его счет. Слова Камилла были следующие: «Dii immortales ita vos potentes huius consilii fecerunt, ut, sit Latium an non sit, in vestra manu posuerint. Itaque pacem vobis, quod ad Latinos attinet, parare in perpetuum, vel saeviendo vel ignoscendo potestis. Vultis crudelius consulere in deditios victosque? Licet delere omne Latium. Vultis, exemplo maiorum, augere rem romanam, victos in civitatem accipiendo? Materia crescendi per summam gloriam suppeditat. Certe id firmissimum imperium est, quo obedientes gaudent. Illorum igitur animos, dum expectatione stupent, seu poena seu beneficio praeoccupari oportet» [49] . Ha
Сколь верно было решение, принятое римлянами, подтверждается также приговором, который они вынесли привернатам. По поводу этого отрывка у Ливия следует заметить две вещи: во-первых, относительно сказанного выше, что подданных следует либо карать, либо миловать; во-вторых, что благородство души и приверженность к правде ценятся, если они высказаны перед благоразумными людьми. Римский Сенат собрался, чтобы судить привернатов, которые восстали и были силой возвращены в римское подданство. Народ Приверна прислал многих граждан, чтобы молить у Сената прощения; когда они предстали перед сенаторами, некий сенатор задал одному из них вопрос: «Quam poenam meritos Privernates censeret?» [50] На это привернат ответил: «Eam, quam merentur qui se libertate dignos censent!» [51] На это консул возразил: «Quid si poenam remittimus vobis, qualem nos pacem vobiscum habitiros speremus?» [52] Тот ответил: «Si bonam dederitis, et fidelem, et perpetuam; si malam, haud diuturnam» [53] . Тогда наиболее мудрая часть сенаторов, хотя мнения разделились, высказалась так: «Se audivisse vocem et liberi et viri; nec credi posse ullum populum, aut hominem, denique in ea conditione cuius enim poeniteat, diutius quam necesse sit, mansurum. Ibi pacem esse fidam, ubi voluntarii pacati sint, neque eo loco ubi servitutem esse velint, fidem sperandam esse» [54] . В соответствии с этими словами было решено, что привернаты получат римское гражданство и связанные с ним привилегии, потому что: «Eos demum qui nihil praeterquam de libertate cogitant, dignos esse, qui Romani fiant!» [55] Такое действие на благородные души возымел правдивый и достойный ответ, любой другой ответ говорил бы о лживости и малодушии. Те же, кто придерживается другого мнения о людях, особенно о тех, кто привык к свободе или считает себя приверженным к ней, обманываются, и этот обман склоняет к неверным решениям как тех, кто судит, так и тех, о ком судят. Часто это ведет к мятежам и погибели государства.
Но, возвращаясь к нашему рассуждению, я делаю вывод из этого примера, как и из того, который касался латинов, что, решая судьбу могущественных городов, привычных к свободной жизни, следует уничтожать их или благодетельствовать им; всякое другое суждение будет ошибочным. Золотой середины следует всячески избегать, ибо она пагубна, как видно на примере самнитов, заперших римлян в Кавдинском ущелье. Они не пожелали прислушаться к мнению того старика, который посоветовал либо с почестями проводить римлян, либо перебить их всех; разоружив римлян и проведя их под игом, самниты выбрали средний путь и отпустили их, покрыв позором и презрением. Вскоре им пришлось убедиться, что мнение старика было справедливо, а их решение ошибочно, о чем подробнее будет рассказано в своем месте.
Глава XXIV
Крепости приносят обычно более вреда, нежели пользы
Мудрецам нашего времени покажется, возможно, неразумным, что римляне, желая обезопасить себя от народов Лациума и жителей Приверна, не подумали о том, чтобы построить там несколько крепостей, которые удерживали бы эти народы в союзе с ними; наши мудрецы обычно ссылаются на флорентийскую поговорку, что Пизу и подобные ей города следует держать с помощью крепостей. И поистине, если бы римляне были похожи на этих людей, они позаботились бы об их постройке, но поскольку их доблесть, ум и могущество отличались от сегодняшних, они обходились без крепостей. Во времена вольности, пока Рим соблюдал свои обычаи и свои доблестные установления, он никогда не возводил крепостей для удержания городов или провинций, хотя и сохранял некоторые из уже построенных в своих владениях. Рассматривая в этой связи образ действий римлян и государей нашего времени, я нахожу уместным задаться вопросом, нужно ли строить крепости, то есть полезны они или вредны для своего основателя. Тут следует заметить, что крепости сооружаются либо для обороны от врагов, либо для защиты от собственных подданных. В первом случае в них нет необходимости, во втором – они вредны. Объясняя, в чем заключается вред, приносимый крепостями, скажу, что страх государя или республики перед своими подданными и перед их возмущением рождается из ненависти, которую питают к ним подданные. Ненависть возникает из дурных распоряжений правителей, а дурные распоряжения – из-за того, что они надеются управлять путем насилия, или от их неблагоразумия; а к насилию наряду с прочим подталкивает государей как раз обладание крепостями – ведь дурное обхождение, вызывающее ненависть, зачастую связано с тем, что данный государь или республика имеют крепости. Если это справедливо, то крепости приносят гораздо больше вреда, чем пользы. Во-первых, как уже говорилось, они делают тебя и менее осмотрительным, и более жестоким по отношению к подданным; во-вторых, они не обеспечивают той безопасности, на которую ты рассчитываешь, ибо любые насилия и любые жестокости, используемые для удержания народа в повиновении, ничего не стоят, кроме двух способов: или ты всегда располагаешь хорошим войском, как это было у римлян, или ты рассеиваешь, истребляешь, перемешиваешь и разъединяешь своих подданных так, что они не могут объединиться против тебя. Ведь если ты лишаешь их имущества, «spoliatis arma supersunt» [56] ; если ты разоружаешь их, «furor arma ministrat» [57] ; если ты перебьешь одних вождей, а других станешь преследовать, они возрождаются, как головы гидры; если ты строишь крепости, то они приносят пользу только в дни мира, придавая тебе духу для притеснения подданных, а во время войны они становятся никчемными, потому что подвергаются нападениям как неприятеля, так и подданных, противостоять же сразу и тем и другим – невозможно. И если крепости всегда были бесполезными, то в наше время они еще более бесполезны из-за артиллерии, вследствие действия которой небольшие городки, где нельзя укрыться в убежище, стало невозможно защищать, как говорилось об этом выше.
Я хочу более подробно остановиться на этом предмете. Ты, государь, желаешь с помощью крепостей держать в повиновении жителей своего города, либо ты, государь или республика, хочешь сохранить за собой город, захваченный во время войны. Я обращаюсь к государю и говорю ему, что крепость, служащая для обуздания его сограждан, в высшей степени бесполезна по указанным уже причинам. Она увеличивает твою наклонность к угнетению, а угнетение внушает подданным такое желание твоей погибели и так разжигает их против тебя, что крепость, послужившая этому причиной, не может тебя защитить. Поэтому мудрый и достойный государь, желающий сохранить свои добрые качества и не дать своим сыновьям повода и примера стать злодеями, никогда не станет строить крепость, чтобы дети уповали не на нее, а на людскую доброжелательность. И если граф Франческо Сфорца, став герцогом Миланским, выстроил крепость в Милане, несмотря на свою репутацию мудреца, то в этом он не проявил мудрости, и впоследствии оказалось, что крепость послужила не безопасности его наследников, а во вред им. Чувствуя себя, благодаря наличию крепости, уверенно и не останавливаясь перед нанесением обид своим подданным и согражданам, они предавались всем возможным видам жестокости и заслужили всеобщую ненависть, так что при первом натиске врага утратили свои владения; крепость же не могла их защитить и во время войны ничем им не пригодилась, а в мирное время причинила много вреда. Ведь если бы у них не было крепости и они по своему неблагоразумию раздражили бы своих сограждан, опасность открылась бы перед ними раньше, и они смогли бы вовремя удалиться. К тому же им было бы гораздо легче сопротивляться натиску французов без крепости, но имея на своей стороне подданных, чем с крепостью, но и с враждебно настроенными подданными. Так что крепости ни в чем не приносят пользы, их теряют либо из-за предательства среди защитников, либо из-за превосходящих сил нападающих, либо вследствие голода. Если же ты думаешь, что крепость пригодится и поможет тебе вернуть свои владения, из которых она одна осталась в твоих руках, то для этого тебе нужно войско, с которым ты нападешь на изгнавшего тебя противника. Если же такое войско у тебя будет, то возврат владений тебе обеспечен даже при отсутствии крепости, тем паче если их жители будут более к тебе расположены, не ведая обид, обыкновенно наносимых надменным обладателем крепости. Опыт показывает, что от миланской крепости не было толку ни сторонникам Сфорцы, ни французам, когда и те и другие были в трудных обстоятельствах. Более того, она послужила причиной поражения и тех и других, потому что, рассчитывая на нее, все они не заботились о более достойном способе упрочения своей власти. Урбинский герцог Гвидобальдо, сын Федериго, в свое время славного военачальника, был изгнан из своих владений Чезаре Борджа, сыном папы Александра VI. Впоследствии Гвидобальдо удалось вернуться туда вследствие благоприятного стечения обстоятельств, и он приказал разрушить все тамошние крепости, считая, что они приносят вред. Дело в том, что народ его любил, и Гвидобальдо не желал владеть крепостями из уважения к подданным; что касается врагов, то для защиты крепостей требовалось войско снаружи, которым он не располагал, поэтому он решил их разрушить.
Изгнав Бентивольо из Болоньи, папа Юлий построил там крепость и через своего правителя стал преследовать народ жестокими казнями. Народ Болоньи восстал, и крепость была тут же потеряна; таким образом, крепость папе не помогла, а только расстроила все его планы, в то время как если бы он вел себя иначе, все могло пойти по-другому. Никколо да Кастелло, родоначальник семейства Вителли, вернувшись на родину, откуда он был изгнан, велел тотчас же разрушить две крепости, построенные там папой Сикстом IV, потому что он считал, что не
Однако перейдем к республикам, устраивающим крепости не на родине, а в завоеванных городах. Если примеров Франции и Генуи недостаточно для доказательства опрометчивости таких решений, я ограничусь ссылкой на Флоренцию и Пизу. В последней флорентийцы выстроили крепости для ее охраны, не подумав о том, что для удержания города, вечно враждебного ко всему флорентийскому, привыкшего к свободе и потому всегда склонного к мятежу, следовало соблюдать римский образ действия: вступить с ним в союз или разрушить. В полезности крепостей можно было убедиться при походе короля Карла, которому они сдавались либо из-за измены гарнизонов, либо из опасения еще больших неприятностей. А не будь их, флорентийцы не строили бы все свои расчеты только на них, и король таким способом не мог бы лишить Флоренцию этого города. Прежний образ действия, помогавший сохранить Пизу до тех пор, пригодился бы и теперь, во всяком случае, он был не хуже, чем сооружение крепостей. Итак, я делаю вывод, что в родном городе строить крепость опасно, а в завоеванном – бессмысленно; достаточно сослаться на пример римлян, которые разрушали, а не строили стены в тех городах, которые хотели удержать за собой силой. Если же кто-нибудь в опровержение этого мнения укажет на Таранто в античные времена или на Брешию – в наши, потому что эти города с помощью крепостей были защищены от восстания подданных, то я отвечу, что на освобождение Таранто был послан во главе целого войска Фабий Максим, который отвоевал бы город и в отсутствие там крепости; если же Фабий воспользовался ею, то, не имея в распоряжении крепости, он применил бы другое средство и добился бы того же результата. Не вижу, какая польза в крепости, если вернуть себе город ты можешь, только располагая консульским войском с Фабием Максимом во главе. А что римляне вернули бы его себе в любом случае, видно на примере Капуи, где крепости не было и они обошлись одним войском. Обратимся теперь к Брешии. Очень редко бывает, как произошло во время тамошнего мятежа, чтобы крепость, которая осталась в твоих руках при восстании в городе, находилась недалеко от большого войска, в данном случае французского, а ведь когда господин де Фуа, королевский полководец, стоявший со своей армией в Болонье, услышал о потере Брешии, он без промедления выступил туда и достиг Брешии через три дня, а затем с помощью крепости вернул себе город. Таким образом, чтобы извлечь пользу из крепости в Брешии, нужно было иметь господина де Фуа и французское войско, которые в течение трех дней пришли бы ей на помощь. Так что этого примера недостаточно в сравнении с противоположными, ибо во время нынешних войн много крепостей было сдано и взято с таким же переменчивым успехом, с каким выигрывались и проигрывались сражения, не только в Ломбардии, но и в Романье, в королевстве Неаполитанском и во всех частях Италии. Что касается сооружения крепостей для защиты от внешних врагов, я скажу, что для тех народов и королевств, у кого есть хорошие войска, они не нужны, а для тех, у кого таких войск нет, бесполезны, потому что хорошей армии и без крепостей достаточно для защиты, а крепости без хорошего войска не оборонят тебя. Это видно на опыте народов, признанных выдающимися в отношении государственных обычаев и установлений, в частности римлян и спартанцев. Если римляне не строили крепостей, то спартанцы не только воздерживались от этого, но и запрещали обносить свои города стеной, ибо защитой им служила доблесть отдельных людей и ничто другое. Потому-то, когда один афинянин спросил некоего спартанца, находит ли он прекрасными афинские стены, тот ответил: «Да, если поселить за ними женщин». Таким образом, если у государя, располагающего хорошим войском, на границах владений и в прибрежной местности есть несколько крепостей, которые могут задержать врага на какое-то время, пока он не приведет армию в готовность, то они могут пригодиться, но это не обязательно. Если же такого войска нет, то крепости внутри страны или на ее границах бесполезны или даже вредны; вредны, потому что их легко потерять, и тогда они окажутся на стороне противника. Если же ему не удастся их взять, они останутся у него в глубоком тылу и не принесут никакой пользы, ибо когда сильное войско не встречает решительного отпора, оно углубляется во враждебную страну, невзирая на то, какие города или крепости остаются позади. Об этом можно судить по древней истории, а также по поступку Франческо Марии, который недавно, осаждая Урбино, оставил у себя в тылу десять вражеских городов, не обращая на них никакого внимания. Итак, государь, который может собрать хорошее войско, обойдется и без крепостей, а тот, у которого войска нет, не должен их строить. Ему следует укрепить подходы к своему городу, запастись провиантом и поддерживать расположение к себе горожан, чтобы он мог выдержать натиск противника, пока внешняя помощь или соглашение не спасут его. Все остальные расчеты обременительны в мирное и бесполезны в военное время. Теперь кто задумается над всем сказанным, тот увидит, что римляне, мудрые во всех своих установлениях, поступили благоразумно и в отношении латинов и привернатов, когда обезопасили себя более разумным и достойным способом, чем строительство крепостей.
Глава XXV
Нападая на разделившийся город в расчете на охватившие его распри, можно достичь противоположного результата
Противостояние между плебеями и знатью в Римской республике достигло такого накала, что вейенты объединились с этрусками, дабы, воспользовавшись смутой, покончить с Римом. Когда они снарядили войско и вторглись на римскую территорию, Сенат послал против них Гая Манилия и Марка Фабия, и в то время как те вышли навстречу войску противника, вейенты осыпали их бранью и насмешками, всячески принижая и оскорбляя римлян. Их дерзость и заносчивость были столь невыносимы, что римляне забыли о взаимных обидах, бросились на врагов и разгромили их. Отсюда видно, насколько люди, как мы обсуждали это выше, обманываются в своих расчетах и как часто, надеясь на выигрышный исход, они проигрывают. Вейенты, напав на разъединенных римлян, думали победить их, но это нападение помогло объединению последних и поражению вейентов. Ведь причиной распрей в республиках чаще всего служат покой и праздность, а к единению склоняют страх и война. Поэтому будь вейенты мудрее, видя Рим разделившимся, они старались бы всячески оберегать его от войн и ущемлять его мирными средствами. Нужно было войти в доверие к городу, раздираемому распрями, и пока дело не дошло до оружия, выступать беспристрастными судьями между партиями. Когда дело дойдет до вооруженных столкновений, следует осторожно помогать более слабым, как для того, чтобы они могли продолжать борьбу и истощали себя в ней, так и потому, что более существенная помощь может вызвать у всех подозрение, что ты станешь притеснять их и претендовать на верховную власть. Если вести себя с умом, то получится почти всегда так, что поставленная тобою цель будет достигнута. Город Пистойя, как я говорил в другом месте и по другому поводу, попал под власть Флоренции именно благодаря подобным ухищрениям, ибо, когда он разделился на партии и флорентийцы помогали то одним, то другим, не становясь окончательно ни на чью сторону, город в конце концов утомился от мятежей и по собственной воле отдал себя в руки Флоренции. В Сиене перевороты в пользу флорентийцев случались только тогда, когда они очень мало вмешивались в ее дела. Если же флорентийцы предпринимали решительные действия, город объединялся для защиты прежнего правления. Хочу добавить к приведенным еще один пример: миланский герцог Филиппо Висконти неоднократно вступал с Флоренцией в войну, рассчитывая на ее внутренние распри, но ни разу не добился успеха, так что ему пришлось жаловаться по поводу этих походов, что флорентийские безумства заставили его выбросить на ветер два миллиона золотых. Таким образом, как уже было сказано, вейенты и тосканцы обманулись в своих ожиданиях и в конце концов потерпели поражение в битве с римлянами. Так и впредь суждено разочарование всякому, кто подобным же образом и в подобных же обстоятельствах вознамерится подчинить себе другой народ.
Глава XXVI
Поношения и брань вызывают ненависть к обидчику без всякой для него пользы
Я полагаю, что людей, воздерживающихся от нанесения словесных обид и угроз другим, следует причислить к самым благоразумным, ибо и то и другое не отнимает сил у врага; угрозы побуждают его быть осторожнее, а брань усиливает ненависть к тебе и заставляет его еще упорнее изыскивать способы расправиться с тобой. Это видно на примере вейентов, о которых шла речь в предыдущей главе: вступив в войну с римлянами, они еще усилили их враждебность бранными словами, от чего всякий разумный командир должен удерживать своих солдат, ибо насмешки только разжигают врага, а отнюдь не мешают ему, как мы уже сказали, нападать. Таким образом, это оружие, которое обращается против тебя. Замечательное происшествие на этот счет случилось в Азии: полководец персов Габад простоял долгое время лагерем под Амидой и, наскучив долгой осадой, решил уйти восвояси. Когда он уже снялся со стоянки, защитники города высыпали на стены и, упоенные своей победой, стали наносить ему всяческие оскорбления, высмеивая, осуждая и выставляя на свет трусость и никчемность врага. Обозленный Габад изменил свое намерение и снова обложил город осадой. Через несколько дней он захватил и разграбил его – столь велико было негодование, вызванное обидой.
То же самое произошло и с вейентами. Как уже было сказано, им показалось мало воевать с римлянами, они захотели еще уязвить римлян насмешками и, приблизившись с издевкой на устах к самой лагерной изгороди, гораздо сильнее задели их своими словами, чем вооруженными нападками. Римские солдаты, до этого сражавшиеся без особой охоты, заставили консулов вступить в бой; так вейенты, как и упомянутый выше гарнизон, стали жертвой собственной несдержанности на язык. Таким образом, хорошие военачальники и хорошие государственные правители должны прилагать все усилия, чтобы избежать подобных обид и оскорблений в своих городах или войсках как между своими, так и по отношению к врагу, потому что в последнем случае это угрожает вышеописанными бедами, а внутренние ссоры еще опаснее, если не принять предохранительных мер, как это всегда делали благоразумные вожди. Когда римские легионы, оставленные в Капуе, замыслили расправиться с ее жителями, о чем будет рассказано в своем месте, в городе вспыхнули волнения, которые потом были усмирены Валерием Корвином, и среди прочих условий замирения было предусмотрено суровое наказание для тех, кто когда-либо станет упрекать этих солдат за участие в беспорядках. Тиберий Гракх, назначенный во время войны с Ганнибалом командиром отряда, составленного из рабов, которых римляне вооружили вследствие недостатка в людях, в числе своих первых приказаний распорядился карать смертью тех, кто станет корить их прежним рабским состоянием. Настолько римляне, как мы уже говорили выше, почитали вредным наносить людям унизительные упреки и оскорбления, ибо ничто так не бередит душу и не пробуждает в ней большего негодования, чем насмешка, высказана ли она в шутку или всерьез: «Nam facetiae asperae, quando nimium ex vero traxere, acrem sui memoriam relinquunt» [58] .