Чтение онлайн

на главную

Жанры

Государь (сборник)

Макиавелли Никколо

Шрифт:

Глава LVIII

Масса мудрее и постояннее, чем государь

Ничто на свете, как утверждают Тит Ливий и все прочие историки, не сравнится в суетности и непостоянстве с людской толпой. Повествуя о делах, часто приходится видеть, как толпа обрекает кого-либо на смерть, а потом оплакивает, сожалея о постигшей покойного участи; так поступил римский народ с Манлием Капитолином. Он осудил его на смерть, а потом скорбел об этой утрате. Слова автора таковы: «Populum brevi, posteaquam ab eo periculum nullum erat, desiderium eius tenuit» [29] . А в другом месте, рассказывая о событиях в Сиракузах после смерти Гиеронима, племянника Гиерона, он говорит: «Наес natura multitudinis est: aut humiliter servit, aut superbe dominatur» [30] . He знаю, не взвалю ли я на себя, выступая в защиту предмета, опороченного всеми писателями, такую сложную и неподъемную задачу, что мне придется либо с позором отказаться от нее, либо пострадать за свое упорство. Во всяком случае, я не считаю и никогда не буду считать прегрешением защиту любого мнения с помощью разумных доводов, не прибегая к власти или силе. Итак, я скажу, что изъян, в котором писатели обвиняют массы, можно приписать всем людям по отдельности, а в особенности государю, ибо всякий человек, не следующий законам, натворит столько же ошибок, сколько неуправляемая толпа. В этом можно легко убедиться, потому что существовало и существует много государей, а мудрых и добронравных среди них можно по пальцам пересчитать; я говорю о тех властителях, которые смогли сорвать с себя сдерживающую их узду; к ним нельзя причислять царей, живших в Египте, когда эта страна в своей древнейшей древности была управляема по законам, а также спартанских царей и нынешних королей Франции: эта страна подчиняется законам больше всех известных в наше время монархий. Названные короли, восходящие на престол согласно определенным установлениям, не могут служить примером там, где следует рассматривать природу отдельного человека и судить о том, подобна ли она природе толпы, потому что в их случае для сравнения нужно взять народную массу, подчиняющуюся законам так же, как и они. Тогда она не уступит им своим добронравием, и мы не увидим в ней ни спесивого властолюбия, ни рабской покорности; таков был римский народ, который, пока республики не коснулось разложение, никогда не был ни смиренным рабом, ни чванливым господином, а, напротив, с достоинством нес свое звание, подчиняясь собственным постановлениям и должностным лицам. А когда надо было восстать против кого-либо из сильных мира, за ним задержки не было, как вышло

с Манлием, с Десятью и другими, кто пытался навязать свой гнет; когда же для спасения государства следовало подчиниться диктатору и консулу, народ подчинялся. И если римляне сожалели о смерти Капитолина, то в этом нет ничего удивительного – они сожалели о его достоинствах, которые были таковы, что память о них нашла бы сочувствие у кого угодно, в том числе и у какого-нибудь государя, ибо писатели в один голос говорят, что доблесть вызывает похвалу и восхищение даже у врагов. Но если бы Манлий среди всех этих причитаний воскрес, римский народ вынес бы о нем такое же суждение, как и раньше, когда он вывел его из тюрьмы, а вскоре после этого приговорил к смерти. Впрочем, и среди государей, считавшихся мудрыми, были такие, кто сожалел о лицах, казненных по их собственному приказу, например, Александр о Клите и других своих любимцах, а Ирод о Мариамне. Но слова нашего историка о природе толпы относятся не к тому народу, который подчиняется законам в Риме, а к разнузданной толпе, как в Сиракузах; ее ошибки подобны ошибкам людей распущенных и взбешенных, вроде уже названных Александра Великого и Ирода. Поэтому природа толпы здесь не более виновна, чем природа государя, ведь заблуждаются все, когда могут себе это позволить. Этому есть множество примеров, помимо приведенных мной, как из жизни римских императоров, так и прочих государей-тиранов; у них мы наблюдаем такие переменчивость и непостоянство, каких никогда не бывало в массах. Итак, я делаю свой вывод вопреки всеобщему мнению, утверждающему, что народы, когда они государствуют, изменчивы, неблагодарны и непостоянны. По-моему, они не более грешат, чем отдельные государи. Если кто-то адресует подобный упрек и государям, и народам, возможно, он будет и прав; но, исключив отсюда государей, он впадет в заблуждение, ибо народ, стоящий у власти и правильно организованный, будет столь же тверд, благоразумен и признателен, как и всякий правитель, а то и в большей степени, чем государь, считающийся мудрым. В то же время с государем, не признающим законов, не сравнится в неблагодарности, изменчивости и безрассудстве никакой народ. А различие в их образе действия проистекает не из разности природы – ибо во всех она одинакова, и если у кого есть здесь преимущество, так это у народа, – но из большего или меньшего уважения к законам, охватывающим жизнь и народа, и государя. Кто обратится к римскому народу, тот увидит, что на протяжении четырехсот лет он был врагом царского звания и поборником всеобщего блага и славы своей родины; найдется немало примеров, свидетельствующих в пользу того и другого. И если кто-нибудь сошлется на неблагодарность, проявленную им по отношению к Сципиону, я отвечу рассуждениями об этом предмете, уже изложенными выше, там, где доказывается, что народы не так неблагодарны, как государи. Что же касается благоразумия и надежности, то я скажу, что народ разумнее и надежнее государя, а также обладает более верным суждением. Не зря голос народа уподобляют гласу Божию, ведь всеобщее мнение бывает удивительно прозорливым. Кажется, будто некая тайная способность помогает ему предвидеть хорошее и дурное. Когда нужно судить по существу и выслушивать двух спорщиков, из которых каждый клонит в свою сторону, то, если они одинаково красноречивы, народ очень редко ошибается в своем выборе и не усваивает открывающейся перед ним правды. Если же он, как говорилось выше, бывает ослеплен воинственными призывами или внешней выгодой, то гораздо чаще бывает и государь увлекаем на ложный путь своими страстями, которых у него куда больше, чем у народов. Также при выборе должностных лиц решение народа основательнее, его не убедишь наделить почетным званием человека бесчестного и дурного нрава, чего легко добиться от государя с помощью тысячи способов. Если что-либо внушает народу отвращение, то с этим чувством он не расстается веками, чего нельзя сказать о государе. Оба эти положения я хочу подтвердить ссылкой на римский народ; на протяжении столетий, за время стольких выборов консулов и трибунов, не было и четырех случаев, из-за которых народу пришлось бы раскаиваться. Как я уже говорил, одно упоминание о царях внушало ему такую ненависть, что никакие заслуги гражданина, проявлявшего подобные склонности, не могли избавить его от должного наказания. Кроме того, города, где владычествуют народы, в кратчайшие сроки добиваются незаурядных приращений, которые значительно превышают завоевания, когда-либо сделанные одним государем; таковы были приобретения Рима после изгнания царей и Афин, когда они освободились от Писистрата. А причину этого следует искать только в том, что правление народов лучше, чем правление государя. И не стоит опровергать мое мнение словами историка в вышеприведенном и других местах, ибо, если рассмотреть все смуты, устраиваемые народами, и все смуты, устраиваемые государями, а равно и славные поступки тех и других, то мы увидим, что народ значительно превосходит государей достоинством и славой. И если государи стоят выше народов в издании законов, устройстве гражданской жизни, введении новых порядков и установлений, то народы настолько лучше справляются с поддержанием установленных порядков, что они должны по праву разделить славу с законодателями.

В общем, чтоб покончить с этим предметом, скажу, что и монархические государства, и республиканские существовали достаточно долго, причем и те и другие должны были соизмерять свои действия с законами, ибо государь, который руководствуется своими желаниями, безумен, да и народ, который следует своим прихотям, нельзя назвать мудрым. Но если говорить о государе, подчиняющемся законам, и о народе, связанном ими же, то в последнем отыщется больше доблести, чем в государе; если же рассмотреть поступки, диктуемые произволом, то народ натворит меньше ошибок, чем государь, к тому же они не будут столь тяжкими и легче поддадутся исправлению. К бунтующему и распоясавшемуся народу достойный человек может обратиться с речью и легко склонить его на правильный путь; с дурным государем говорить невозможно, против него есть только одно средство – железо. Отсюда можно судить о серьезности болезней того и другого: если для излечения народа достаточно слов, а для излечения государя необходим нож, то всякий согласится, что более сильного лечения требуют более запущенные пороки. Когда народ вышел из повиновения, то это его безумство не столь страшно, и сегодняшнее зло не так пугает, как возможные последствия, потому что такие смуты рождают тиранов. В случае с дурным государем все наоборот: страшит именно сегодняшнее зло, а будущее сулит надежду; ведь люди думают, что после его нечестивой жизни может возродиться свобода. Вот вам разница между тем и другим, то есть между вещами, которые есть, и теми, которые могут случиться. Жестокость толпы направлена против тех, кто, по ее мнению, покушается на общее благо; жестокость государя – против тех, кто покушается, по его мнению, на его добро. Но предубеждение против народа рождается потому, что о нем всякий может злословить свободно и без опаски, даже при народном правлении; о государе же всегда толкуют с оглядкой и с различными оговорками. И мне кажется весьма уместным, раз уж предмет увлек меня на эту стезю, обсудить в следующей главе вопрос, на какой союз можно больше полагаться – заключенный с государем или подписанный с республикой.

Глава LIX

С кем надежнее вступать в товарищество или союз – с государем или республикой

Всякий день случается, что государи, так же как и республики, заключают между собой договоры о дружбе и вступают в союз; равным образом и республика может вступить в соглашение с государем, поэтому мне кажется уместным рассмотреть, чье обязательство тверже и более весомо, республики или государя. Исследуя все случаи, я прихожу к выводу, что иногда они поступают одинаково, а иногда по-разному. Думаю, что договоры, заключенные под действием силы, не станут соблюдать ни государь, ни республика; когда власть окажется под угрозой, и тот и другая, чтобы не утратить ее, нарушат слово и не побоятся прослыть неблагодарными. Деметрий, прозванный завоевателем городов, осыпал афинян бесчисленными благодеяниями, но когда, разбитый врагами, он искал пристанища в Афинах, этот дружественный и многим ему обязанный город не принял его, и это огорчило полководца гораздо сильнее, чем потеря войска и подданных. Помпей, потерпев поражение в Фессалии от Цезаря, бежал в Египет к Птолемею, которому он в свое время возвратил трон, и здесь он был убит по приказу последнего. Как видим, причина в обоих случаях одна и та же, но республика поступила более человечно и не так бесчестно, как государь. Итак, где действует страх, там будут держать слово не более твердо. А если государь или республика ради данного тебе обещания готовы пойти навстречу своей гибели, то причину этому следует искать в том же самом. Что касается государя, может статься, что он будет в дружбе с могущественным властителем, который если и окажется не в состоянии защитить его, то со временем, как следует рассчитывать, вернет себе свою власть; другая причина в том, что, следуя за своим союзником, государь не питает надежды на договор с его противником. К этому роду относились князья Неаполитанского королевства, которые защищали французскую сторону. Что же до республик, то таким был Сагунт в Испании, который дождался своей погибели, сохраняя верность римлянам, а также Флоренция, в 1512 году принявшая сторону французов. Но, взвесив все, я думаю, что в тех случаях, когда нависает непосредственная опасность, больше устойчивости проявят республики, чем государи. Ведь если даже республики проникнутся теми же намерениями, что и государь, то обычная медлительность заставит их гораздо дольше тянуть с решением, почему им и будет труднее, чем государю, нарушить обязательство. Союзы расстраиваются из-за выгоды. При этом республики гораздо вернее соблюдают свои обязательства, чем государи. Можно было бы привести примеры, когда малейшая выгода заставила государя изменить своему слову и даже великая корысть не сломила верности республики; подобное предложение сделал афинянам Фемистокл. В своей речи он сказал им, что хотел бы дать совет, сулящий отечеству превеликую выгоду, но не может этого сделать, ибо, будучи высказанным, совет потеряет свой смысл. Тогда афинский народ выбрал Аристида, чтобы тот выслушал предложение и высказался о том, как, по его мнению, следует поступить. Фемистокл объяснил ему, что соединенные силы всей Греции стоят в таком месте, где их легко разгромить или взять в плен, если пренебречь своими обещаниями, и тогда афиняне станут полновластными хозяевами страны. Аристид сказал народу, что совет Фемистокла обещает величайшую выгоду, но вместе с тем и величайшее бесчестье; тогда народ начисто отверг его. Не так поступил бы Филипп Македонский и другие государи, которые искали и находили гораздо больше прибытков с помощью вероломства, чем каким-либо иным способом. Что до нарушения договоров по причине их несоблюдения, то об этом я не говорю, ибо это вещь обыкновенная; здесь речь идет о выходящих из ряда вон обстоятельствах, и при этом, как следует из вышесказанного, заблуждения народа не столь значительны и ему можно больше доверять, чем государю.

Глава LX

О том, что при выборах консулов и других должностных лиц в Риме не смотрели на возраст

По мере развертывания римской истории можно заметить, что когда консулов стали выбирать из плебеев, республика доверила эту должность всем своим гражданам, невзирая на их возраст и происхождение; впрочем, римляне никогда не обращали внимания на лета, отдавая предпочтение доблести, будь то в молодом человеке или в старике. В доказательство можно сослаться на Валерия Корвина, выбранного консулом в двадцать три года; этот Валерий, обращаясь к своим солдатам, сказал, что консульство является «praemium virtutis, non sanguinis» [31] . Можно много спорить о том, было ли это обыкновение хорошо продумано или нет. Что касается происхождения, то не думать о нем заставила необходимость; и всякий город, который хотел бы добиться равнозначных с Римом успехов, будет вынужден к этому, как и Рим, о чем уже говорилось выше, ибо нельзя заставить людей переносить невзгоды, не вознаграждая их, и отнимать надежду на награду очень опасно. Поэтому и следовало дать надежду плебсу на получение консульских должностей, каковой надежды для него некоторое время было достаточно; но потом этого стало мало, и потребовалось воплотить ее в жизнь. Однако, если в каком-то городе от плебеев не требуется проявления доблести, там можно обходиться с ними по-другому, что мы обсуждали выше; но кто хочет уподобиться Риму, тот не должен здесь делать никаких различий. А раз так, скидки на возраст также невозможны, даже напротив, ведь при избрании молодого человека на должность, требующую старческой умудренности, надо стараться, чтобы какой-нибудь выдающийся поступок уже делал его достойным этого звания, потому что в выборах участвует народная масса. И если какой-то молодой человек благодаря своей доблести отличился в важных делах, то было бы очень прискорбно, если бы город не мог воспользоваться ею снова и должен был ожидать, пока с годами он утратит живость и бодрость духа, которые могли бы послужить отечеству, как послужили Риму Валерий Корвин, Сципион и Помпей, а также многие другие, которые стали триумфаторами еще в юности.

Книга вторая

Вступление

Люди обычно хвалят, часто безо всяких оснований, прежнее время и осуждают настоящее; они проявляют такую любовь к прошедшему, что превозносят не только те события, о которых узнали от историков, сохранивших о них память, но и те, которые вспоминаются им в старости и свидетелями которых они сами когда-то были. И в тех случаях, когда их мнение ошибочно, а так чаще всего и бывает, названное заблуждение, как я убеждаюсь, может проистекать от разных причин. Первая из них, на мой взгляд, заключается в том, что до нас доходит не вся правда о древности; о ее постыдных сторонах в большинстве случаев умалчивается, зато о славных трубят и возглашают где только можно. Ведь большинство писателей бывают так заворожены успехами победителей, что, желая прославить их сильнее, они не только преувеличивают их подвиги, но и деяния врагов показывают в таком свете, что потомки, рождающиеся как в побежденной, так и в победившей стране, могут лишь дивиться прежним временам и прежним людям и бывают принуждены ценить и хвалить их сверх всякой меры. Кроме того, два важнейших источника ненависти – страх и зависть – по отношению к прошлому недействительны, потому что свершившиеся события ничем не угрожают и не вызывают зависти. Противоположное происходит с вещами, совершающимися на наших глазах; зная их досконально и различая в них как хорошие, так и неприятные стороны, ты будешь склонен принижать их по сравнению со стариной, хотя бы на самом деле они и заслуживали гораздо большей славы и известности; впрочем, речь идет не об искусствах, произведения которых столь наглядны, что время мало что может прибавить или отнять у той славы, которой они сами по себе заслуживают, но о поступках и обычаях людей, о чем не остается прямых свидетельств.

Итак, я не считаю разумной вышеописанную привычку хвалить и порицать; однако склонные к ней люди не всегда ошибаются. Иногда их суждения попадают в точку, ибо дела человеческие пребывают в постоянном движении, при этом они либо катятся вниз, либо идут в гору. Когда в каком-нибудь городе или стране выдающийся человек закладывает основы жизни, то тамошние дела, в силу доблести этого основателя, некоторое время находятся на подъеме. Родившийся в эти годы напрасно будет отдавать предпочтение прошлому перед настоящим, его ошибка будет вызвана теми причинами, которые были описаны выше. Но жители этого города или провинции в следующем поколении, когда ее дела пойдут на лад, уже будут вернее в своих суждениях. Обдумывая ход подобных вещей, я прихожу к выводу, что мир всегда был устроен одинаково и всегда в нем было столько же хорошего, сколько и плохого; однако от страны к стране картина менялась; об этом можно судить по древним монархиям, которые сменяли друг друга вследствие изменения нравов, но мир при этом оставался все тот же. Разница была только в том, что сначала вся его доблесть была сосредоточена в Ассирии, затем перенесена в Мидию, потом в Персию и в конце концов достигла Италии и Рима. И если Римской империи не наследовала другая, столь же долговечная, в которой могла быть собрана доблесть всего света, последняя оказалась рассеянной по разным народам, проявившим подобные качества в королевстве франков, в монархиях турок и египетского султана, а сегодня так живут народы Германии. В свое время великими деяниями отличалась религия сарацин, которые захватили чуть ли не весь свет и разрушили Восточную Римскую империю. Так вот, после крушения римлян во всех этих странах и во всех этих сектах сохранялась названная доблесть, и до сих пор она приветствуется и находит заслуженное одобрение в некоторых из них. Поэтому житель этих стран будет очень далек от истины, если он станет хвалить те времена по сравнению с нынешними. Но кто родился в Италии или Греции и не сделался из итальянца французом или из грека турком, тот по праву может порицать свое время и возносить чужое, ибо прежде там совершалось много дел, вызывающих изумление, а теперь ничто не может вывести эти страны из крайней нищеты, позора и поношения; их жители не уважают ни веры, ни законов, ни воинского долга, они запятнали себя всеми возможными мерзостями. И эти пороки тем предосудительнее, что ими замараны те, кто заседает pro tribunali [32] , помыкает всеми и требует к себе уважения.

Возвращаясь к нашему рассуждению, скажу, что если людям не дано судить о том, что лучше, прошлый век или настоящий, потому что о древних событиях невозможно получить такое же совершенное представление, как о современных, то по крайней мере пожилые люди не должны были бы ошибаться, сравнивая времена своей молодости и старости, ибо они равным образом знакомы с теми и другими. И это было бы справедливо, если бы на протяжении всей своей жизни люди сохраняли одинаковую способность суждений и имели одни и те же желания; но они не могут идти в ногу со временем и изменяют свои мнения о нем, потому что в старости у них являются другие желания, другие удовольствия и другие мысли, чем в юности. Старея, люди теряют силы и приобретают благоразумие и склонность к размышлению, поэтому то, что в молодости казалось им хорошим и вполне терпимым, по необходимости выглядит теперь в их глазах дурным и несносным; и хотя следовало бы винить в этом свои вкусы, они ополчаются против времени.

К тому же людские аппетиты ненасытимы, ибо природа вкладывает в нас желание всех вещей, но судьба редко позволяет ему осуществиться. Отсюда проистекают вечное недовольство, бродящее в умах, и пресыщение тем, что доступно: люди бранят настоящее, хвалят прошлое и с надеждой глядят в будущее, хотя бы для этого у них и не было никаких разумных причин. Не уверен, что и меня нельзя будет причислить к тем, кто обманывается подобным образом, если в своих рассуждениях я стану слишком превозносить времена античных римлян и порицать наши. Поистине, если бы царившая в ту пору доблесть и торжествующий ныне порок не вырисовывались со всей очевидностью, я был бы более сдержан в своих речах, опасаясь впасть в ту ошибку, в которой обвиняю других, но поскольку дело обстоит для всех яснее ясного, я постараюсь выразить прямо свое мнение о нашей и о прошедшей эпохе, чтобы молодые читатели моего сочинения, с позволения фортуны, подражали второй и избегали нравов первой. Ведь достойный человек, перед которым противодействие судьбы и обстоятельств закрыло дорогу к благу, обязан внушить стремление к нему другим, чтобы из многих способных достигли его хотя бы некоторые, любезные небесам. В предшествующей книге мы говорили о решениях римлян, относящихся к внутригородским делам, а в этой обратимся к тому, как римский народ заботился о расширении своих владений.

Глава I

Что более помогало римлянам в обретении новых владений, судьба или доблесть

Многие, и в том числе Плутарх, весьма почтенный писатель, склонялись к мнению, что римскому народу помогала обзавестись новыми землями больше фортуна, нежели доблесть. И среди прочих соображений, которые приводит Плутарх, такое: судя по верованиям римлян, они относили все свои победы на счет судьбы и построили Фортуне больше храмов, чем всем остальным богам. По-видимому, к этому мнению присоединяется Ливий, потому что редко кто из римлян говорит у него о доблести, не упоминая при этом о Фортуне. Но я никак не могу с этим согласиться и признать правильным подобное мнение. Ибо если доселе не существовало республики, которая добилась бы таких же успехов, как Рим, то ведь не было и республик, обладающих для этого столь же пригодным устройством, как Римская. Своими приобретениями она обязана доблестному войску, а сохранением приобретенного – своему первому законодателю, который определил для нее подходящий образ и порядок действий, как будет подробнее рассказано в наших рассуждениях. Говорят, что римский народ, благодаря своей удачливости, а отнюдь не доблести, никогда не вел двух серьезных войн в одно и то же время; война с латинами началась не то что после разгрома самнитов, но даже и в защиту последних; с тосканцами они сразились только тогда, когда уже подчинили себе латинов и постоянными ударами обессилили самнитов; но если бы двое этих противников сумели объединить свои еще свежие силы, это, без сомнения, как легко себе представить, привело бы к крушению Римской республики. Но как бы то ни было, римлянам никогда не приходилось сражаться с двумя могущественными противниками в одно и то же время; напротив, всегда казалось, что когда разгоралась одна война, вторая затихала, или при угасании одной начиналась вторая. Это хорошо заметно, если рассмотреть по порядку войны, которые они вели: если не говорить о тех, что случились до захвата Рима французами, очевидно, что пока его жители сражались с эквами и вольсками и пока эти народы были в силе, никто другой Риму не угрожал. После усмирения двух вышеназванных вспыхнула война против самнитов, хотя еще до ее окончания против римлян восстали латинские народы; во время этого мятежа самниты были союзниками Рима и своим войском помогли римлянам укротить латинскую дерзость. После усмирения латинов война в Самниуме возобновилась. После многих поражений, нанесенных самнитам, и уничтожения их сил началась война с тосканцами, а по ее окончании самниты поднялись снова вследствие прихода в Италию Пирра. Последний был отброшен и отступил в Грецию, но тут началась первая война против карфагенян; не успела она закончиться, как все французы по эту и по ту сторону Альп соединились в заговоре против римлян, и тогда произошло превеликое избиение на пространстве между Популонией и Пизой, там, где ныне находится башня Святого Винцента. После этой войны в течение двадцати лет римляне не вели больших войн; они сражались только с лигурийцами и с остатками французов в Ломбардии. Так продолжалось до Второй Карфагенской войны, которая разоряла Италию на протяжении шестнадцати лет. Римляне вышли из нее с великой славой и приступили к Македонской войне, а затем пришел черед войны с Антиохом в Азии. После этой победы во всем мире не оставалось государей или республик, которые могли бы противостоять римской силе, даже все вместе взятые.

Но если хорошенько рассмотреть ход этих войн и образ действий римлян до названного времени, то можно заметить, что кроме удач эти войны сопровождались великими проявлениями доблести и благоразумия. Так что кто захочет отыскать причину их удачливости, определит ее с легкостью, ибо нет никакого сомнения, что когда какой-либо государь или народ приобретет такой вес среди других государей или народов, что они сами по себе не отважатся на него напасть, то ему не нужно будет опасаться нападения соседей, разве что они будут к этому вынуждены; таким образом, во власти этой державы будет избрать себе противника самой, а остальных утихомирить другими средствами. Преклоняясь перед ее силой и усыпленные ее ухищрениями, они легко успокоятся, прочие же властители, не имеющие непосредственного общения с первыми, посчитают угрозу отдаленной и не относящейся к ним. В этом заблуждении они будут пребывать, пока пожар не приблизится к их владениям. Чтобы погасить его, им останется только уповать на собственные силы, которых будет недостаточно, ибо противник тем временем неимоверно усилится. Я не буду распространяться о том, что самниты безучастно наблюдали, как римский народ расправляется с вольсками и эквами; чтобы не быть многословным, ограничусь карфагенянами, которые к моменту, когда римляне столкнулись с самнитами и тосканцами, приобрели уже великое могущество и влияние, захватив всю Африку, удерживая Сардинию и Сицилию и установив свое владычество над частью Испании. Благодаря этому могуществу и удаленности границ от Рима карфагеняне никогда и не помышляли о войне с ним, о помощи самнитам или тосканцам; напротив, они вступили с римлянами в сношения и искали их союза, как будто бы события развивались им на пользу. Карфагеняне заметили свою ошибку только тогда, когда римляне, покорив все народы, живущие между ними и карфагенянами, стали оспаривать право последних на территорию в Испании и на Сицилии. Так же, как карфагеняне, рассуждали французы, а потом Филипп, царь Македонии, и Антиох. Все они полагали, пока римский народ был занят другим противником, что этот последний осилит римлян или что у них достанет времени, чтобы защититься в случае войны или мира. Таким образом, я полагаю, что удача, сопутствующая римлянам, была бы на стороне всех государей, которые поступали бы, как они, и обладали такой же доблестью.

Поделиться:
Популярные книги

Сумеречный стрелок 8

Карелин Сергей Витальевич
8. Сумеречный стрелок
Фантастика:
городское фэнтези
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Сумеречный стрелок 8

Дворянская кровь

Седой Василий
1. Дворянская кровь
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
7.00
рейтинг книги
Дворянская кровь

Сыночек в награду. Подари мне любовь

Лесневская Вероника
1. Суровые отцы
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Сыночек в награду. Подари мне любовь

Восход. Солнцев. Книга X

Скабер Артемий
10. Голос Бога
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Восход. Солнцев. Книга X

Афганский рубеж

Дорин Михаил
1. Рубеж
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
7.50
рейтинг книги
Афганский рубеж

Случайная жена для лорда Дракона

Волконская Оксана
Фантастика:
юмористическая фантастика
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Случайная жена для лорда Дракона

Ну, здравствуй, перестройка!

Иванов Дмитрий
4. Девяностые
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
6.83
рейтинг книги
Ну, здравствуй, перестройка!

Возвышение Меркурия. Книга 16

Кронос Александр
16. Меркурий
Фантастика:
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Возвышение Меркурия. Книга 16

«Три звезды» миллиардера. Отель для новобрачных

Тоцка Тала
2. Три звезды
Любовные романы:
современные любовные романы
7.50
рейтинг книги
«Три звезды» миллиардера. Отель для новобрачных

Виконт. Книга 4. Колонист

Юллем Евгений
Псевдоним `Испанец`
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
7.50
рейтинг книги
Виконт. Книга 4. Колонист

(Не)нужная жена дракона

Углицкая Алина
5. Хроники Драконьей империи
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
6.89
рейтинг книги
(Не)нужная жена дракона

Идеальный мир для Лекаря

Сапфир Олег
1. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря

Академия проклятий. Книги 1 - 7

Звездная Елена
Академия Проклятий
Фантастика:
фэнтези
8.98
рейтинг книги
Академия проклятий. Книги 1 - 7

"Колхоз: Назад в СССР". Компиляция. Книги 1-9

Барчук Павел
Колхоз!
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Колхоз: Назад в СССР. Компиляция. Книги 1-9