Государь всея Руси
Шрифт:
— Ах, братанич, дивлюсь я тебе! Ты намерился оставить родительские гробы, оставить святое отечество и потечь в чужую землю искать избавления от сиротства, но тщишься при сем не попрать правды. Како ж можно пройти по болоту, не измарав ног?
— Я тебе такого не говорил, — с неожиданной твёрдостью сказал Владимир, но бледность выдавала его волнение.
Андрей добродушно, снисходительно улыбнулся. Казалось, ещё и потреплет Владимира по плечу.
— Не то мудрено, что переговорено, а то, что недоговорено. Да не трусь, не трусь, братан! — таки не удержался он и хлопнул Владимира. — Не выдам я тебя. Кой мне
Он опять улыбнулся, проникновенно глядя на Владимира, и эта улыбка, и этот взгляд ясно договаривали: «А больше за тебя не дадут!»
— Так уж не соблазн? — усомнился Владимир и тем самым косвенно подтвердил, что Андрей прав относительно его намерений. А недомолвка Андреева не дошла до него: вялый, медлительный ум его не учуял её, иначе не возникло бы в нём сомнение. А именно в этой не больно тонкой и не больно хитро упрятанной недомолвке заключалось самое веское доказательство Андреевой искренности.
— Московские сребреники — то царская милость и жалованье, — объяснил он, решив, что Андрей как-то иначе понимает это. — Почёт, чины, высокое место. Служба при царском дворе почестливее службы в уделе.
— Первым боярином мне тамо не быть. Ни вторым, ни третьим... ни десятым даже! В Москве, братан, все места на сто лет вперёд разобраны. Не пробиться, хоть десять шкур иудиных смени! А что, говоришь, почестливее служба царская, так и там не сплошь конюшие да дворецкие, а всё больше приставы да стольники [52] . По мне ж, братанич, паче быть копытом у мерина, нежели подковой у иноходца.
52
...так и там не сплошь конюшие да дворецкие, а всё больше приставы да стольники. — Конюший — придворная должность в Русском государстве XV—XVII вв., высший думный чин. Дворецкий — глава дворцового управления, придворный титул. Пристав — в те годы должностное лицо, посылаемое для вызова кого-либо на великокняжеский или царский суд. Стольник — также придворная должность: прислуживать царям во время трапез, сопровождать в поездках.
— Верю тебе, — сказал Владимир, сказал так, будто оказывал честь Андрею.
— Погоди верить. Паче спроси: а был бы прок?
Владимир вновь побледнел.
— Всё едино не выдал бы! — Андрею явно доставляло удовольствие этак-то поигрывать с Владимиром, поддавая ему то горячего, то холодного. — И знаешь почто? — Глаза Андрея наслаждались спанталыченностью Владимира. — Авось!! То же самое авось! Я тебе рек о попах, о княжатах... Но и мы, братанич, и мы, слуги твои, сродники, братья-перебратья, дядья, племянники, — мы також живём надеждой. Ты для нас — самый великий прок! Большего нам и во сне не приснится!
— И ты туда же?! — Владимир ненавистно, затравленно, беспомощно посмотрел в глаза Андрею. — Да веди не будет сего, не будет! — мстительно, с жалобной натугой вышептал он. — Вы все... вы не знаете, что он за человек. А я знаю! Никоторой силе его не одолеть!
— Великой, дружной силе как не одолеть? Токмо где взять её, таковую силу? У матушки твоей её нету. У тебя також — одно токмо имя. А каков он есть — мы знаем.
53
Здрав зол — очень зол.
— В чём же он прав? — с тоской спросил Владимир.
— То другой разговор, братанич. А я тебе про себя скажу... Молвишь; и я туда же. Туда же — верно. Токмо я не жду и не верю, что ты станешь царём через чьё-то хотение. Я безобиден в своих чаяньях и чист пред Богом. Я уповаю на авось! Вси есмя смертны, как речётся: упал с коня, приключилась болячка на стегне [54] ... Его отца от таковой самой болячки не стало.
— Ты меня спроси: хочу я быть царём?
54
Стегно — бедро.
— Неужто и правдой не хочешь?
— Та твоя правда — журавль в небе. А мне паче синица в руке. Об том я и речь хочу с тобой вести, а не перебирать перебирушки про царский престол да про иные несусветицы.
— Ан почто о том речь-то вести? Я тебе без луки скажу: пособлять в том деле твоём не стану.
— Не станешь?! Да пошто? — и удивился, и растерялся, и обозлился Владимир. — Матушке... Знаю... Пособляешь. И в худшем! Чист пред Богом! — язвительно и по-господски брезгливо кинул он, опять забыв, что перестал быть для Андрея господином.
— В чаяньях — чист, — невозмутимо ответил Андрей, и больше себе самому, нежели Владимиру. — В делах — преступен.
— Ежели страшишься расплаты, уйдёшь разом со мной. Я возьму тебя... Токмо пособи!
— А что?! — Андрей на мгновение как бы обернул взор в самого себя, прикидывая: приемлемо ли это для него или нет? — Бабы и вино есть и там!
Владимир согласно и обрадованно кивнул головой, и даже не кивнул, а угодливым выгибом шеи как бы протянул её Андрею — в заклад.
— Да кабы в них-то дело было — в бабах! Да в вине! Ты, братан, тут сирота, а я там буду сиротой. А я сиротою быти не хочу! Потому не побегу с тобой к ляхам и тебе убечь не дам.
— Вот ты как — на противную идёшь?! Да посмей токмо стать на моём пути! — попытался запугать его Владимир, но духу у него не хватило, и он тут же отступил: — Эх ты! Я тебе душу открыл... В самом сокровенном доверился, чая, что и ты не отвернёшь от меня души... Мы веди не чужие! Кто, как не мы, должны пособлять один другому?!
— Я готов пособлять тебе в чём угодно. Станет надобность в преисподнюю спуститься — спущусь! В чём угодно пособлю, токмо не в таком. Ежели ты утечёшь за рубеж — конец всему! Разумей! А для меня и конец света. Лягу я на лавку под образа и помру. Тогда уж непременно помру! Во не для чего жить-то мне станет отныне. Веди смысл жизни, он в чём? В том, чтобы скакнуть выше себя! Перевершить свершённое! Облукавить судьбу, вырвать у неё всё, что тебе уготовано. Да и поболее того! Ибо никто не ведает, сколько ему истинно определено судьбой.